Повести и рассказы

Киприан Иванович был в неописуемом восторге. Он стал дурачиться и тоже изобразил Панталоне: потрясая своей тростью, побежал тяжёлой походкой за Миней Телегиным, ударил его по спине, погрозил пальцем и подарил рубль. Морщась, Миня низко поклонился. За ужином Бердюкин угощал Пьетро лучшим вином, Карлотте подарил блюдо с чеканкой и борзую и в конце концов сердечно пригласил артистов пожить в Коньково и поучить людей высокому искусству комедии. Пьетро и Карлотта склонились в поклоне. Настасья Петровна недружелюбно глянула на Коломбину.

* * *

В бердюкинской библиотеке Митрофанушка, охая и ахая, рассматривал альбом с видами Италии. Изумлялся античным развалинам, горам и морю, по которому шли кораблики.

— Это самая красивая страна на свете! Мне жаль того, кто не видел Италию! — говорил Пьетро, магнетически глядя в голубые глазки Митрофанушки.

— Господин Сальтофромаджо, возьмите меня с собой! А то как же я увижу Италию?

— Путешествовать очень разорительно, мой дорогой друг.

— Вот беда-то...

Пьетро нашёл у Киприана Ивановича редкую книгу со сценами из итальянских комедий, представленных во Франции во время правления Генриха III.

— Что вы видите на этот картинка, мой дорогой друг?

— Арлекин едет на осле с копьём наперевес. На голове котёл. Осёл тощий, дряхлый. Задрал голову и ревёт. Написано по-французски: «Подобно рыцарям Круглого стола, я еду прославлять имя прекрасной дамы Франчискины». Над Арлекином все смеются, собака лает, капитан Орасио знаки непристойные показывает.

— Бедный Арлекин! Он видит себя благородным рыцарем, которого ждут великие подвиги, а на деле это всего лишь жалкий смешной безумец. Кого вам напоминает этот Арлекин? Хитроумного идальго Дон Кихота, не правда ли?

— Конечно! Мы с бабушкой читали во французском переводе.

— С бабушкой?

— С бабушкой...

— Сервантес, создавая Дон Кихота, вспоминал Арлекина из итальянской комедии, которую он видел во Франции. Дон Кихота ему подарила комедия дель арте. Читали ли вы с бабушкой Данте?

— Нет, господин Пьетро.

— Вот Данте. Инферно. Канто двадцать первый. Аликино, Калькабрина, Барбариччья, Граффиканте, Фарфарелло, Либикокко. Драгиньяццо, Чириатто, Рубиканте!

— Что это вы, господин Пьетро, — колдуете? Наколдуйте мне денег для путешествия!

— Мой друг, это имена чертей, которые гуляют в аду среди кипящей смолы, кривляются, дерутся и ведут себя совершенно как шуты на карнавальной площади. Великие писатели и поэты вдохновлялись итальянской комедией, и в будущем — я уверен — какой-нибудь русский сочинитель полюбит Арлекина и напишет о нём прекрасную повесть. На праздничной площади или в театре он увидит жалкого носатого шута, который, потешая публику, кривляется, хвастается, каламбурит, но при этом — жаждет высокой любви, смело говорит всю правду о человеке и ратует за справедливость. Он будет плакать сквозь смех и смеяться сквозь слёзы. Он войдёт в сердце поэта и останется там навсегда.

На улице послышались крики. Пьетро высунул нос в окошко. Вердюкин в окружении испуганной дворни орал на Миню Телегина. У Киприана Ивановича лицо было красное, как кирпич, кулаки сжимались, щёки тряслись. Рядом плакала Нюта в птичьем платьице, с перьями на голове. Миня, театрально жестикулируя, что-то запальчиво объяснял барину, издали было похоже, что это лунный император призывает людей стать добрыми и справедливыми. Вердюкин замахнулся тростью и ударил Миню по лицу. Пьетро захлопнул окно.

— Жизнь — это самая смешная комедия. Аликино, Фарфарелло, Рубиканте, пошлите Дураццо деньги! Помогите мне убраться из России!

* * *

Целое лето Пьетро учил бердюкинскую дворню играть комедию дель арте. Все соседи и родственники Киприана Ивановича были оповещены, что скоро в амфитеатре дадут лучшее представление, которому столичные театры позавидуют. Постановка знаменитого итальянца Сальтофромаджо! Он же — в главной роли! Все с нетерпением ждали премьеру.

Пьетро привязался к Телегину. Видя его рабское положение у Бердюкина, он жалел, что молодому таланту суждено увянуть, не раскрывшись, в косном мирке тупоумного помещика. Итальянец щедро делился с юношей секретами своего мастерства, старательно преподавал ему навыки импровизации и главное — внушал, что за всеми буффонными трюками и дурачествами должны стоять «высокие идеи». Миня не совсем понимал, о каких именно высоких идеях говорит Сальтофромаджо, но интуитивно придавал своей игре ту двусмысленность, которую итальянец хотел видеть в пьесах. Сквозь его шутовство пробивалось сильное чувство — дурак говорил серьёзные, важные вещи о несовершенстве человека, о его слабостях, глупостях и надежде на лучшую жизнь.

Пьетро ставил комедию выше трагедии. Трагедия однозначна — там люди страдают и погибают, побеждённые злой судьбой. В комедии тоже страдают, но злодейка судьба одурачена, ведь повсюду смех. Шут, на которого обрушиваются несчастья, не только смеётся сам, но и смешит весь свет. В смехе — мудрость и сила маленького человека, бедного дзанни.