Повести и рассказы о советской милиции

– У вас ведь вышла какая-то ссора?

– Но при чем здесь лошадь?

– А при том: скакуном очень интересовались приезжие.

Очень! В том числе и некий Васька. А Сергей крутился последние два дня с этим Васькой. Водой не разольешь.

Лариса нахмурилась.

– Ты знаешь, что Нассонов хотел выгодно обменять

Маркиза? – спросил я.

– Знаю. Но опять же при чем здесь Сергей?

– Как ты думаешь, сколько стоит Маркиз?

– Ну восемьсот – девятьсот.

– Председатель оценивает в тысячу.

Она усмехнулась:

– То он хотел в табун его забраковать, а теперь – тысяча! Вообще этот Нассонов…

– Оставим Нассонова в покое, – напирал я. – Что говорил тебе Сергей по поводу Маркиза?

Лариса склонила голову набок, как бы взвешивая, что можно говорить, а чего не следует.

– Видишь ли, Маркиз никому не давался. Кусал, брыкался. И когда я обратилась к Нассонову насчет транспорта для поездок по хуторам, он дал Маркиза. Лошадей я люблю с детства. Потому и стремилась в цирковую школу. А Сережка поначалу испугался за меня… Он ведь первый пытался объездить Маркиза. Не получилось.

– Но ведь у тебя получилось?

– Да, сама не знаю, чем угодила Маркизу.

– Понравилась, наверное.

– Может быть.

– Хорошо, я это понимаю. Но почему ты вдруг не захотела участвовать в скачках?

– Сергей был против.

– Почему?

– «Почему, почему»… Потому что боялся, наверное.

– Так мы выяснили: с Маркизом ты отлично поладила!

– сказал я нетерпеливо.

– Маркиз был резвее его кобылы… Может быть, не хотел осрамиться.

– Понятно. Странные они люди. Всю жизнь целыми семьями проводили в пути, на лошадях, а считают зазорным, если женщина сядет на коня. Неужели так у многих народов?

– Нет, такого больше не знаю. Вон в Средней Азии женщины веками были под паранджой, в гаремах, и то у них есть спортивная игра «Кыз-Куу». Это значит – «Догони девушку».

– Что это за игра?

– Парень должен нагнать девушку на коне.

– И что тогда?

– Если догонит, получает поцелуй.

– А если не догонит?

– Девушка на обратном пути нагоняет такого неудачника и наказывает плеткой.

– Интересно, – сказал я. А сам подумал, что Ларису я бы догнал во что бы то ни стало. Но я не умею ездить на лошади! Ничего, научился бы… – Все-таки странно. Цыгане –

народ вольный, и такой предрассудок…

– У нас тоже много предрассудков. Черная кошка, число тринадцать, сидеть перед дорогой.

– Что ж, верно. А почему же вы поссорились?

– Дима, честное слово, это совсем-совсем другое.

– Давай предположим, – поднял я руку, – ему не хочется, чтобы ты скакала на Маркизе…

– Опять ты за свое…

– Не перебивай, – попросил я. – Скажи честно, мог он угнать его?

Лариса молча опустила голову.

– Может, не с преступной целью? – попробовал я смягчить вопрос.

Она подняла на меня умоляющие глаза и тихо сказала:

– Давай больше не будем говорить ни о Маркизе, ни о

Сергее…

Я вздохнул.

Разговор оказался бесплодным.

– Почему ты никогда не говорила, что у бабки Насти есть сын? – спросил я после некоторого молчания.

Лариса печально вздохнула:

– Нет у нее сына. Одинокая она.

– Как нет? – удивился я.

– Нет. Было два. Один погиб на фронте, другой –

нечаянно подорвался на мине.

– Постой, постой. А Толик? Я же сам видел, она ему рубашку приготовила…

– Вот-вот. Это какой-то ужас! Она разговаривает с ним, спать укладывает, зовет обедать, рассказывает ему что-то… Понимаешь, ей кажется, что он живой.

– Значит, она того?..

– Самое удивительное, что бабка Настя во всем другом совершенно нормальная. Добрая, заботливая.

– И все-таки… Каждый день слышать, как разговаривают с мертвым. – Я вспомнил наш разговор с Самсоновой.

По спине поползли мурашки.

– Привыкла. Теперь не замечаю.

– И когда же это случилось с ее сыном?

– В сорок третьем. Мальчишки возвращались с речки, с

Маныча. Толик наскочил на мину. Ему было четырнадцать лет.

…Мы возвращались с Любой домой в конце рабочего дня. У меня все не шел из головы разговор с Ларисой.

Почти тридцать лет прошло с окончания войны. Но эхо до сих пор доносит до нас ее отголоски. Я видел инвалидов

Великой Отечественной – без руки, без ноги, слепых, со страшными ранами. Но рана, которую носит в себе тихая баба Настя, потрясла меня больше всего.

Бедная старушка… Может быть, ее нереальная реальность – ее спасение? Может быть, она помогала ей вставать каждое утро, чтобы прожить день? Наверное, это была единственная надежда, единственное возможное ощущение в жизни. И отними у нее его, все рухнуло бы, разбилось, и осталась эта настоящая реальность, в которой бедная бабка Настя наверняка не смогла бы жить…

От этих раздумий оторвала меня Люба Коробова.

– Дмитрий Александрович! – прокричала она из коляски, перекрывая шум мотоцикла и встречный ветер. –

Отпустите меня из дружины!

– Почему? – крикнул я.

– Слышали, что Сычиха про меня плела? При всех…

– Не обращай внимания.

– Не она одна. И другие, я знаю.

– Уйдешь, будут говорить, что правда это… Дескать, застыдилась.

– Вы так думаете?

– Так.

Километра через три она опять:

– Все равно не нужно это.

– Ты о чем?

– Дружинников, говорю, не нужно. Я в «Литературке»

читала, как один врач, которого обвинили в трусости, когда он не стал связываться с хулиганами, сказал, что это дело милиции…