Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Вечером в день выборов обнаружилось, что нескладные слова старухи подействовали сильнее, чем гладкая речь арендатора: община впервые за все время своего существования голосовала за левых.

Люди были сами удивлены таким оборотом дела, многим стало теперь даже неловко, оттого что их деревня прослыла «красной» во всем «черном» районе.

Но одновременно они очень гордились тем, что в их общине «Стальной шлем» получил только дюжину голосов, а нацисты всего два.

В тот же год на рождество к старой Янчовой приехали гости. Утром в сочельник, кроме гостей, направлявшихся в имение, из желтого почтового автомобиля вышли также старшая дочь Янчовой с черным Вальтером.

Они тем временем успели пожениться, и, по всей видимости, им жилось хорошо: жена была в нарядном пальто и в еще более нарядной шляпке на завитых волосах. А черный Вальтер облачился во все черное: на нем были высокие черные сапоги, хорошее черное пальто из добротного сукна и черная лыжная шапочка из той же ткани.

Хорошее впечатление усиливалось еще благодаря объемистому и, по-видимому, тяжелому чемодану, который тащил муж.

Среди детей, окруживших автобус, находился также Юрий. Он стоял и смотрел на свою мать и отца. Он и раньше очень мало их знал, а теперь, когда родители, роскошно одетые, выходили из автобуса, они показались ему еще более чужими. Он засунул посиневшие от холода руки глубже в карманы штанов, переделанных из старого воскресного сюртука дедушки Дубана, и в нерешительности переминался на месте, шаркая деревянными башмаками.

— Вот же он стоит, озорник! — узнал его первым мужчина.

— Поди скорее сюда, Юрко! — приветливо позвала его женщина.

Но мальчик не двинулся с места; во-первых, он уже больше не ребенок, не «Юрко», а уже много лет «Юрий» и затем, почему женщина говорит нараспев и обращается к нему не на родном языке?

Он еще с минуту помедлил, затем повернулся к приезжим спиной и помчался, стуча деревянными башмаками, к Дубанам, где бабушка помогала резать солому.

Янчова очень обрадовалась и побежала сразу домой, мальчик же только вздохнул и остался у Дубанов.

Дочь нашла ключ на старом месте — под ветхими половицами порога — и вошла с мужем в комнату. Они сняли пальто и собрались было распаковать чемодан, как вошла Янчова.

Она остановилась у порога и уставилась злыми глазами на черный мундир зятя.

— Я не потерплю у себя нацистов! — проворчала она.:

— Брось эти шутки, старая, — рассмеялся зять. — Главное — деньги в кармане!

— Знать таких людей не желаю! — ответила Янчова и положила руку на щеколду двери.

— Мы привезли тебе немного кофе, мать, — вмешалась дочь и вынула из чемодана кулек, — и теплую шаль…

— Ничего мне от таких людей не надо! — повторила Янчова. — Ночевать места нет.

Последние слова она произнесла уже в сенях. И ушла, оставив дверь широко открытой.

Через пять минут она уже опять стояла на сеновале у Дубанов и с такой быстротой крутила большое колесо соломорезки, что сечка из нее так и летела, и Дубан с трудом успевал подкладывать в машину солому и сено.

На вопрос, заданный удивленным Дубаном, почему она так скоро вернулась, Янчова ответила:

— Они опять уезжают! — При этом ее лицо стало таким сердитым, что Дубан прекратил расспросы.

Спустя добрый час, когда они приготовили достаточно сечки, чтобы хватило на праздники, Янчова заговорила сама:

— Нацисты ведь за богатых, правда?

— М-да! — произнес Дубан, размышляя. — Наверное, так! Борак ведь тоже нацист.

Борак был фабрикантом, а в соседней деревне у него были конный завод и очень красивая вилла.

— Лесничий тоже, — проворчала Янчова, — поэтому он и не дает беднякам разрешений на сбор дров.

— Хозяин нашей каменоломни жиреет с каждым днем. И повсюду разъезжает в своем шикарном автомобиле. Но нам он не разрешает работать в каменоломне даже на себя. Он тоже нацист, — сказал Дубан, бывший уже третий год безработным.

— Не пущу я к себе нацистов!

— Борак к тебе и не придет! — заметил Дубан и отрывисто рассмеялся.

Янчова прервала работу и выпрямилась. Она так крепко обхватила рукоятку машины своими худыми пальцами, что у нее побелели суставы и выступили синие жилы. Ее светлые старческие глаза гневно сверкали, а бледные губы сжались в узкую, резко очерченную полоску.

— Не Борак, а черный Вальтер! — сказала она ломким, как стекло, голосом. — С женой! Важные птицы — нацистская форма, сапоги, пузатый сундук! — Она говорила торопливо, захлебываясь словами: — Сунули мне кулек с кофе под нос, — я говорю: «Вон!» Знать их не хочу. Годами даже открытки не прислали ко дню рождения или к Новому году — о мальчишке заботься сама! А теперь — толстопузые нацисты с кульком кофе! «Вон!» — сказала я им и распахнула дверь…

Дубан пробормотал что-то неразборчиво.

— Что ты сказал? — спросила старуха.

— Я думаю, — ответил Дубан, — в первый день праздника ты придешь к нам. Я достал у Вичаса кусок мяса.

— Это неплохо. У нас только кролик.

Несколько позже пришел внук и сказал:

— Бабушка, они уехали.

— Ну, тогда я пойду, — решила Янчова, которой больше нечего было делать у Дубана; по пути она заглянет в церковь, послушает, что селянам посулит святой Упрехт.