Повести и рассказы писателей ГДР. Том I

Можно выспаться вволю, поздно позавтракать, отдохнуть наконец после всех тех лет, когда тебя постоянно торопили и ты сам подгонял себя… Наконец-то можешь сходить в кино, посидеть в кафе — здесь есть даже ночная жизнь! Все не так, как там, дома, где после восьми жизнь замирает, разве что засидишься в лаборатории, или на совещании, или тебе вдруг позвонят, что ты должен явиться к Бахману на обсуждение какого-нибудь вопроса, которые возникали непрерывно.

Здесь к нему никто не приходил, никто ему не мешал, никто не надоедал. А на заводе его отвлекали ежеминутно. И чаще всего ассистенты, эти молокососы, их было даже жаль, так они торопились за какие-нибудь шесть месяцев узнать то, что дает опыт долгих лет. Он, правда, иногда помогал им, подсказывая время от времени, как правильно решить тот или иной вопрос. Они все сумасшедшие там, на Востоке! Они хотят строить в два раза быстрее, чем позволяют человеческие силы, и поэтому, понятно, спотыкаются, топчутся на одном месте, потом начинают все сначала. И дело бы спорилось, если бы они так не спешили. А хуже всего, что этот изматывающий нервы темп они навязывали и ему. Если прежде приходилось обучать одного-двух человек, теперь к нему приставали десять, а ведь у него была и своя работа! Подумать только, даже рабочие, простые рабочие приходили к нему, переминались с ноги на ногу и говорили: «Господин Геппнер… Может быть… Нельзя ли вот это делать так, а вот это так, тогда нам удастся сократить процесс, и все пойдет лучше, и мы еще сэкономим на этом…» Хорошо хоть, что таких было немного и что их предложения большей частью никуда не годились, но один или два раза они нащупали интересные решения, которые он признал разумными и помог провести в жизнь. А почему бы и нет? Он любил завод. Он начал там работать желторотым птенцом, молодым химиком, сразу после университета; в войну он страдал вместе с другими, когда огромные корпуса завода взлетали на воздух; он был там, когда восстанавливали завод, в этот завод вложена частица его самого, д-ра Геппнера, особенно в новые агрегаты, которые были закончены только в последний год и сейчас вздымаются ввысь, так что их можно увидеть издалека, даже с автострады. Когда машина везла его в Берлин, д-р Геппнер и увидел их — последний кусочек его завода. Давно ли это было? Всего несколько дней назад, а кажется, что прошла вечность.

Он провел рукой по лбу, словно отгоняя от себя эти мысли. Нет, нет, жить там было тяжело и мучительно. Ученый — это ученый, и будьте любезны предоставить ему, такие условия, чтобы он мог заниматься своей наукой, а если, кроме того, он должен заботиться о производстве, не мешайте ему заботиться о производстве и не приставайте к нему с вашим марксизмом и прочими выдумками. Как-то они даже привезли на завод одного из своих деятелей и напустили на ученых, — так он такого наговорил! Если до этой сногсшибательной речи кое-кто еще и колебался, то, выслушав ее, наверняка стал стопроцентным противником их режима. Нелегко пришлось потом Бахману, — после собрания остроты так и сыпались.

Бедняга! Бахман порядочный человек, горит на работе. А во имя чего? Кто ему скажет спасибо? Семнадцатого июня они его подвели, эти самые рабочие, для которых он организовал ночной санаторий, и клуб, и обеды в два раза лучше, в три раза сытнее и вдвое дешевле, чем те, которые давал им прежде концерн. И все-таки Бахман не перестал с ними беседовать, разъяснять им снова и снова, что теперь это их завод и что они только себе повредили и никому другому, когда прервали производственный процесс и нанесли этим ущерб агрегатам. «Идиоты! Если бы я был рабочим, — подумал вдруг д-р Геппнер, — я бы на коленях благодарил Бахмана за все, что он для меня сделал. Ведь старые хозяева концерна не давали рабочим и сотой доли того, что дал им Бахман. Но дело в том, — продолжал размышлять д-р Геппнер, — что я не рабочий, я — ученый и к тому же служащий концерна. Мне хлеб намазывают маслом с другой стороны: каждый день, который я проработал там, на Востоке, концерн во Франкфурте оплачивал вкладом на мой текущий счет. И это была настоящая валюта, а не пестрые бумажки! А как же иначе? Работая на Востоке, я служил господам из Франкфурта, я сохранял их собственность, предприятие теперь действует и будет действовать в тот день, когда они вернутся, чтобы забрать его в свои руки».

Доктор Геппнер удовлетворенно кивнул. Какое ему дело до Бахмана и до того, что тот о нем будет думать? Бахману так или иначе придется пережить еще не один удар, когда он узнает, что и д-р Брунс, и д-р Колодный, и д-р Паффрат тоже сбежали. Концерн по каким-то соображениям отозвал своих специалистов. И Бахману остались только зеленые юнцы да рабочие.

А вдруг Бахман, несмотря ни на что, справится? «Наш завод принадлежит народу, — сказал как-то Бахман, обращаясь к рабочим, — а мы и есть народ, значит, мы работаем на себя, и поэтому нет таких препятствий, которых бы мы не преодолели».