Повести и рассказы писателей Румынии

— Так не пойдет! — крикнул он. — Надо ломать стену и расширить окошко. Тогда мы спустим ее на веревках.

Врат Минодор тоже пришел и подал свой ангельский совет: пусть кто-нибудь сядет ей на спину. Почуяв на себе человека, лошадь осмелеет и, ступень за ступенью, спустится на землю. Монахи испуганно переглянулись.

— Что же, вы и садитесь, ваше преподобие, — проворчал, обращаясь к Минодору, привратник, — вы будете полегче.

— Нет, нет, — встрепенулся игумен, напугавшись, не приключилось бы с любимцем несчастье. — Пускай садится хозяин.

Но тот признался, что кобыла не приучена к езде верхом. Выходит, извлечь ее можно, только если расширить окно… И он попросил инструменты, чтобы разобрать стену.

— Погоди! — остановил его отец Нафанаил, старик с кустистыми, нависшими на самые глаза бровями. — Есть у меня управа на твою кобылу! Разрешишь мне сделать, что я намереваюсь?

— Только бы ее не изувечить, — взмолился несчастный.

— Нет, я даже доставлю ей радость, — пообещал старик. — Принесите мне…

Монахи навострили уши, думая, что он попросит цепи, колодки и кандалы.

— Принесите мне полную кадку крепкой водки и бутылку чистого спирта.

Два монаха мигом предстали со странными орудиями, востребованными спасителем кобылы.

Отец Нафанаил подкрался и поставил кадку поближе к злосчастной кобыле. При виде питья она с жадностью к нему прильнула, сделала несколько глотков. Потом остановилась, ноздри у нее задрожали, и она снова опустила морду, отыскивая воду, глубоко вдохнула пьянящие пары, висевшие в воздухе колокольни, и опять притронулась к водке, замотала головой, окропляя святых отцов брызгами. Еще раз с надеждой наклонилась она к кадке, но теперь уже пить не стала. Однако пары спиртного, блуждавшие над кадкой, ее слегка опьянили.

Тогда отец Нафанаил, неторопливо размешивая рукой в ведре овес, щедро полил его водкой. Затем тихонько подтолкнул ведро к кобыле. На этот раз она, ослабев с голодухи, стала есть; через силу, кое-как жевала она овес, размоченный в водке. Съев полведра, она немного повеселела и успокоилась. Теперь легче можно было к ней подступиться.

— Подержите мне ее, братья, и раскройте ей рот…

Двадцать рук схватили лошадь за что ни попало, в то время как отец Нафанаил, всунув бутыль в раскрытый рот кобылы, влил в него крепкий, как огонь, спирт.

— Теперь погодите немножко, она превратится в ягненка, — предсказал старик.

Кобыла тихонько, нежно заржала, мотая, как колоколом, головою, задрожала, раскрыла рот, закачалась в подпитии, опустилась на колени и, окончательно захмелев, улеглась, заснула и захрапела.

— А теперь поднимите ее, — распоряжался укротитель, подводя подпруги под седельную луку.

— Тихонько, стойте, помаленьку…

И ее, как бесчувственный труп, с передышками, от ступеньки к ступеньке, выволокли на землю.

— Положите здесь, на свежем воздухе. После обеда она протрезвится и снова будет в состоянии работать.

— А до тех пор — скорее за стол, ужас как есть хочется, — молвил отец игумен. — Теперь вы можете спокойно ее оставить, — обратился он к отцу Болиндаке, — никакому вору к ней не подступиться.

И так благополучно прошел четвертый день — под знаком барашка, и превеликие почести воздали они отцу Нафанаилу, тому, кто хитростью спустил кобылу с колокольни.

К вечеру кобыла проснулась смурная, выпила три ведра воды, съела две меры овса, зевнула и заржала в тоске по дому.

— Как бы не пристрастилась она к спиртному, — забеспокоился поп Болиндаке, которому показалось, что кобыла ведет себя как-то необычно.

— Позабыли мы о чорбе из птичьих потрохов — и для кобылы, и для нас, — хлопнул себя по лбу отец-привратник.

— Но кувшин крепкого кофе можете влить ей в глотку, — посоветовал игумен.

Только отец Болиндаке и на это не дал разрешенья.

— Оставьте, лучше не надо. Слава богу и отцу Нафанаилу, что мы видим ее внизу. Спасибо и вашим преподобиям за гостеприимство! — крикнул он, приглашая протопопа в телегу.

— Бог вам в помощь! — благословил их игумен. — Счастливого пути и пожалуйте снова поскорее к нам в гости, — провожал он их, размахивая широкими рукавами рясы. — Отвлечете нас от монастырской тишины, от постов да молитв ежедневных.

И гости двинулись в путь, проехав на сей раз под величественным сводом главной арки, где и исчезли, оставив опечаленных, покинутых монахов, красная камилавка протопопа и белый хвост чудесной кобылы, звонившей в колокола точь-в-точь наподобие ангелов.

Когда за дубовой рощей стали поворачивать в сторону, протопоп, будто проснувшись от глубокого сна, вспомнил о ревизии, ради которой приехал…

— Эх, отец Болиндаке, позабыли мы расспросить их да распечь отца Митрофана за то, что не сдержал обещания и не служил у вас в воскресенье. Может, вернуться?

Поп, испугавшись, хлестнул изо всех сил кобылу, и она полетела, как борзая.

— Мы больше не вернемся, потому как, если нас снова поймают святые отцы, не уйти нам от них раньше чем через неделю, и попадья подумает, что нас уже нет на свете…

Протопоп глубоко вздохнул и подчинился.

Перевод с румынского Татьяны Ивановой.