Повести Ильи Ильича. Часть третья

– Я один раз его видел, – включился отец. – Как раз в июле он приходил. Духота была страшная. Мама тогда беременная была, ей схудилось, она лежала. Он принес с собой поллитровку, и мы с ним посидели на веранде, поминали деда и Николая. Бабушка нам капустки принесла, помидоры, и тоже с нами присела.

– Мне он говорил, – продолжал отец, – что вообще не понимает, почему Николай погиб. Во-первых, он умный был, и судьба ему была стать офицером. А еще он рассказал, что у Николая был дар предвидеть события. Он хорошо дрался, но опасные драки умел избегать и другим подсказывал. Петр случай рассказал про парня из их класса. Парень был из семьи вора. И у ребят из-за него приключилась стычка со шпаной. Считая Николая, их было пятеро. И парнишек воровских было пятеро. И должны были воры их порезать. Но Николай так вывернул дело, что спровоцировал самых горячих, и все закончилось кулаками. Помахались, разбили по две морды и успокоились. Поэтому он считал, что Николай только в исключительных обстоятельствах мог погибнуть. В военкомате его тоже сразу отобрали. Они ведь вместе надеялись воевать, всем классом, а их разделили, кого куда. Николая единственного определили на курсы.

– И вот что он спрашивал: почему за два последних месяца Николай ни одного письма домой не написал, хотя раньше писал письма каждые две недели? Почему? На него не похоже. Так вот Петр говорил, что по курсантским курсам ходили разные купцы и сманивали ребят на интересные дела. Он считал, что его сманили разведчики, подучили и забросили за линию фронта. Я даже думаю, что этим он внушил бабке, что Николай мог выжить. Она же ничего другого не хотела слышать про него. Мол, раз в первой похоронке было «пропал без вести», то он мог попасть в плен, потом сбежать на запад, а оттуда уже никак о себе весточку не подашь.

Степные пейзажи сменились саратовскими горками с рощами.

Число запрещающих обгон знаков увеличилось, антирадар непрерывно пищал. Машины на двухполосной дороге выстроились колоннами. Устав обгонять, Волин решил, что они не торопятся, и поехал, как все.

Родина отца Волина стремительно приближалась, и он на глазах оживал, повторяя вслух с детства знакомые названия населенных пунктов, которые Волины уже проехали, и которые им еще предстояло проехать, и в очередной раз нагружая сына воспоминаниями о пережитом.

– Твой дед, мой отец, вернулся домой в феврале сорок четвертого. Его комиссовали после тяжелого ранения на Курской дуге. Я тебе не рассказывал, как он туда попал? На призыве сердобольная какая-то душа направила его в тыловую службу, – возраст, пятеро малых детей, – он вообще хороший психолог был, умел войти в доверие. В общем, когда Сталинград обороняли, он болтался в тылу, под Камышином. Недалеко от нас был, но домой не отпускали. Один только раз у нас переночевал, привез матери пару кусков мыла, тушенку и кусок ткани. И все было для него хорошо, пока он не попал под суд за воровство. Воровство организовало начальство. А у них с товарищем была задача переправлять сапоги и полушубки со склада на станцию. На станции его и взяли с парой сапог. Товарищ успел сообразить, что облава, и вовремя исчез в туалете, а отец зазевался и попал.

– Отец мой авантюристом был по натуре. Я его потом спрашивал, чего ты не отказался? Он говорит, а куда деваться? Там ведь серьезные люди воровство организовали, из тыла армии. И потом, ему тоже новые сапоги дали и полушубок. А пофорсить он любил. Чего, думает, отказываться? Уж очень все ловко идет. Авось, пронесет… Хорошо, сообразил вовремя все на себя взять. Пятеро детей в деревне, голодают, письмо показал, – мамка как раз ему прислала. Не выдержал, мол, хотел детям пшенички добыть. Дали ему два года и направили в штрафную роту. Как раз под Курск.

– Это второй раз его судили. А первый был в двадцатые годы. Он тогда был из первых комсомольцев в селе, собирал хлеб по продразверстке. Один раз они с парнями хорошо выпили и решили часть хлеба утаить, а не получилось. Но тогда без срока обошлось, только винтовку отобрали и из комсомола вышибли.