Повести Ильи Ильича. Часть третья

Вообще было видно, как продвигаемая западная идея жить богато сдвинула мозги всем ровесникам Волина. Но получалось так жить только у Пашки, да и то бесшабашно, по-русски. Дома у него был бардак, потому что жена не успевала в большом хозяйстве. Деньги транжирились, вещи без должного ухода долго не служили. Беспечность и неуважение к вещам были видны по его Приоре. Машине меньше года, пробежала сто тысяч километров (где только Пашка успевал на ней кататься?) и, судя по разным посторонним звукам в подвеске и под капотом, не очень хорошо обслуживалась. Снаружи – царапины и сколы, внутри салона – мусор, грязная кожа и пластик, замусоленные пафосные меха. И две его дочери в дорогих нарядах, которые не привыкли беречь, – намучаются с ними ребята, да и себя они намучают. Все это вместе казалось Николаю Ивановичу знаковой неустроенностью жизни, в которой его родственники неоригинальны. Стремятся к деньгам, думая, что в них счастье. Наверняка завидуют ему про себя. Они вот тут должны ковыряться, а он разную блажь может себе позволить. Катается по стране, бездельничает. Решил в Белоруссию прокатиться. Почему бы не прокатиться, если деньги есть?

Старики были разумнее детей. Деньги их мало интересовали. Было, что покушать, – и хорошо. Да и младшее поколение в смысле отношения денег казалось Волину здоровее. Только племянницы по Пашкиной линии исключение – видно, что у них гульки на уме, и желание выгодно выйти замуж. Зато другие племянники учатся, работают, ищут себя. Многие парни хорошо разбираются в технике. Лешка – тот вообще как основательный мужичок. От родителей не зависит, на жизнь сам зарабатывает, ставит людям модные теперь евроокна. И учиться успевает, и девушка у него есть, и мотоцикл спортивный, и загадочно как-то говорит о своих интересах, скрытно. Волину такие ребята нравились, они были похожи на него. Но в целом картинка складывалась безрадостная. Не делом мужики занимаются. Вроде бы никому они не нужны – универсальное умолчание власти. Выживайте, если сможете, живите, как вам предложили, не пытайтесь сами придумать, как нужно, – все равно ничего не придумаете.

Назавтра Волины и Рая поехали на кладбище. У Раи немецкая колясочка, на которую она опирается, когда ходит, – подарок соседей, уехавших в Германию. У этой местности две особенности – невысокие нефтяные качалки вдоль дорог и давно живущие здесь поволжские немцы.

Тетке Волина теперь не страшны больные ноги; с тележкой ей теперь не только по магазинам, но и по всему селу, как она говорит, милое дело. Пока ехали, она рассказала, что увидела тележку по телевизору, и написала бывшим соседям, которые приезжали недавно навестить родственников и оставили ей свой адрес. Они пожилые, не работают, пенсионеры. В голове Волина не укладывалось, за что им дали в Германии квартиру и платили пенсию, ведь всю жизнь старики проработали в России. То, что они оказались отзывчивыми людьми и прислали бывшей соседке коляску, которую тут она никак не могла достать, было ему более понятно.

Заслушавшись Раю, проскочили нужный поворот и проехали километров тридцать по голой степи, пока отец Волина не спросил, куда делась железная дорога. Оказалось, надо было ехать вдоль нее. Николай Иванович помнил, как спрашивал отца на переезде: повернуть или ехать прямо, – и получил ответ, что прямо. Но теперь разве ему это докажешь? Отец его только удивлялся, что всю поездку рассказывал про деда, работавшего на железной дороге, и что из этого любой дурак выведет, что жили они недалеко от «железки». Легко сделав крюк в шестьдесят километров, Николай Иванович понял, как Пашка наездил в этих степях свою сотню за год.

Через час от отца Волина досталось уже Рае. Эта ворона просмотрела поворот на кладбище, хотя год назад ее сюда возили. В результате они махнули еще двадцать лишних километров, доехав до районного центра…

Кладбище было в полукилометре от шоссе, через поле подсолнечника, у низкого лесочка. Можно было сориентироваться по автобусной остановке с названием родного села старшего Волина, если бы они ехали медленнее. Село было с одной стороны шоссе, кладбище с другой. От остановки в обе стороны шли дороги. Хорошая грунтовка – в село, разбитая колея – к лесочку.

Полчаса Волины ходили по углу кладбища около поля. Тут были три старых креста, несколько могильных камней и десятка три холмиков, заросших травой. Отец замирал в думах, потом говорил: «Стой-ка!», – разворачивался, мерил шагами расстояние и растерянно останавливался примерно посередине.

– Ты понимаешь, – обращался он к Николаю Ивановичу, – во сне даже видел это кладбище, и как к ней идти. Помню, что от угла в сторону забирали и еще метров десять. Там пень большой у ограды. Это от березы, скорее всего. Если это та береза, которую я помню, то могила в ее створе, то есть как раз здесь, в радиусе пяти метров. Но какая из них?

После долгих вычислений остановились на трех холмиках, разделили между ними цветы и на каждый посыпали пшено, вареные яйца и разложили конфеты.