Повести Ильи Ильича. Часть третья

– Я это чувствую. В строчках его доклада я чувствую яд. Он ведь сам редактировал доклад и тщательно. Этот яд – его. И посмотри еще, какую красивую комбинацию он устроил с перекладыванием вины за убийство на самого очевидного всем негодяя! И как ловко он его устранил, без всякой возможности оправдаться! Посмотри на следующие его жертвы – не только пешек, но и всех причастных к их ходам, – классика царедворских игр! Это к слову о том, дурак ли он был.

– Но ты знаешь, зачем он убил, как я думаю? – продолжал Николай Иванович. – Я думаю, он спасал себя. Спасал не от физической смерти или отлучения от власти, которые ему не грозили, чего бы не придумывали историки. Просто он больше не мог жить с тем, что натворил. То, что он приписал Сталину в докладе, – почти ко всему он сам приложил руку. А себя он очень любил и поэтому должен был считать, что ничего плохого по собственной воле делать не мог. И значит, все плохое, что делал, он делал не по своей воле, а по чужой. А чьей воле нельзя было противостоять? Только одной, товарища Сталина. Поэтому не дурак он был, а умный. Когда грехи совсем его придавили, нашел себе оправдание. То, что надо было убить, – свою собственную мерзость, – он переложил на Сталина и убил. В этом суть, а все другое – прикрытие. Все его слова о партии, народе, родине – все это ничего не стоит. Если бы он думал о партии, народе, родине, то не убил бы Сталина. А он убил. Значит, он о себе только думал, и только свою душу спасал. А то, что душу так не спасешь, как он спасал, то откуда ему было знать, как надо? Богу он не верил. Все божеское потерял. Поступал поэтому так, как умел.

То, что Николай Иванович рассказал, пришло ему только в эту минуту разговора, как осенило. Очень было похоже на правду и очень ему понравилось. Так понравилось, что весь обратный путь до гостиницы Николай Иванович представлял себе, как восстановилась и наполнилась бы божьей правдой жизнь, если бы честолюбивые люди никогда не стремились к власти, а честным всегда удавалось избежать участи жертв.

Следующим утром, как только Волины пересекли границу, ожил телефон. Николай Иванович услышал голос Нины Васильевны, по которому соскучился и которому обрадовался. Ее отдых на водах закончился, она ехала на такси в аэропорт.

Последний раз они созванивались неделю назад, когда он с родителями приехал в деревню. Он еще тогда погордился собой, что не поехал с супругой, и вместо обрыгшего санаторного отдыха занялся вытаскиванием скелетов из пыльного семейного шкафа. Правда, переживал, как это занятие еще ему отзовется. Не понравилось ему представлять себе супругу одну на курорте. В той же бане в деревне была неприятная минута, когда он вдруг вспомнил прогуливающихся по курортному парку женщин с пожилыми кавалерами и красной розочкой в руках и любителя погулять Анатолия Ивановича.

Николай Иванович спросил жену про парк, про аллею роз, которая ей всегда нравилась, про фотографов с привязанными за лапу орлами и колоритным кавказским китчем для облачения фотографирующихся. Она ответила, что всюду ходила и все видела. Все, как обычно и как он знает, только белок в парке почти нет, – говорят, что их потравили вместе с клещами, – и скучно ей было без него. В «Шахматный клуб» ходила, в Чайном домике была. И даже Анатолия Ивановича встретила. Ему было, кого катать на вертолете, – он был с молодой женой и не в духе, пока трезвый.

Разговаривая, Волин посчитал в уме, когда она прилетит. Все складывалось лучше, чем можно было запланировать. Если не останавливаться, то они будут подъезжать к Москве примерно в то время, когда самолет сядет во Внуково. Можно было свернуть и забрать ее с собой. Он как раз уговорил родителей, и им понравилось заехать к ним на недельку, посмотреть на внуков и правнучек, а потом спокойно уехать на поезде. Очень хорошо было бы сразу объединиться с Ниной. Как не у них одних повелось, супруга не очень ладила с его родней, за что и покойная теща ей выговаривала, и мама его переживала, а теперь у него вдруг родилась мысль, что надо их побыстрее свести, и, может быть, отношения поменяются. Так остро вдруг ему захотелось этого, что он сказал Нине, что будет ее встречать, как о решенном деле.

Николаю Ивановичу везло. Жизненные обстоятельства начали складываться так, как он планировал.

К аэропорту они подъехали ровно в то время, когда сел самолет супруги.

Родители Волина доброжелательно встретили Нину Васильевну, и она ответила им тем же.

И потом, им было, что рассказать друг другу. Мама Волина восторгалась курортными рассказами, как сказкой, прошедшей мимо нее, а Нине Васильевне интересно было послушать про их поездку. Пять часов, которые они добирались от аэропорта до дома, для Николая Ивановича пролетели почти незаметно. Женская беседа грела его сердце, и очень ему хотелось поверить, что стена непонимания, долгие годы и многими обидами воздвигнутая дорогими ему женщинами, начинает таять.