Повести л-ских писателей

Если не считать времени, потраченного на творожники, задерживаться в квартире я не стала. Неловко было. Дочитывать фантастику литовских писателей мне, кажется, даже не пришло тогда в голову. Сполоснула посуду, оделась, схватила свою походную суму многострадальную – и бегом на вокзал. Предполагаю, хоть и не помню, что собиралась позвонить Лиде из автомата (в квартире у неё телефона не было), но почему-то не позвонила. Не увидела автомата по дороге? Спешила на автобус? Не нашлось двухкопеечной монеты в кошельке? Как бы то ни было, до дома в Ленинграде я добралась только к вечеру, звонить Лиде в библиотеку наверняка было уже поздно, а на следующий день всё завертелось-закрутилось, как обычно: семья, переводы, собрания, мелочные интрижки и придирки издательские, на которые столько нервов уходило…

Так вот и получилось, что забыла я о Лиде как минимум на полгода, а скорее всего, на какой-то более долгий срок. И справки об удивительном сборнике не бросилась наводить. Лишь после чернобыльской аварии вспомнила свою поездку в Сланцы. Когда известия о катастрофе под Припятью перешли из области слухов в разряд официальной трагедии, за которую вождям нашим пришлось каяться перед всей Европой, я звонила в Лидину библиотеку. Звонила, судя по всему, не позднее конца мая восемьдесят шестого.

Говорю «не позднее конца мая», потому что тридцатого мая умерла моя свекровь. Мы всей семьёй отправились в Пестово на похороны. Это в Новгородской области. Там я застряла со свёкром на много недель; кажется, чуть ли не до августа. Свёкор без жены оказался почти беспомощен в быту, но не желал этого признавать, хорохорился, не хотел переезжать ни к нам в Ленинград, ни к дочери в Новгород. А поскольку одна лишь я могла на дому работать с переводами своими, мне и пришлось за ним присматривать, пока не уломали его, не увезли к моей золовке.

Таким образом, мой последний разговор с Лидой состоялся не позднее конца мая. Помню, что говорили мы долго, за межгород у меня набежало два с чем-то рубля на переговорном.

Я посмотрел из любопытства, что выходит по тогдашним тарифам. Учитывая, что до Сланцев от Питера более 100 км, звонок на «два с чем-то» продолжался не менее тринадцати минут.

Содержание той беседы запомнилось почему-то гораздо хуже. Кажется, Лида рада была меня слышать. Вероятно, она подтвердила, что в сборнике действительно была повесть о катастрофе в районе Припяти; иначе откуда же у меня такая непоколебимая уверенность в том, что она была? Предполагаю также, что мы условились в ближайшее время снова выйти на связь. Безотносительно к тому звонку, помню, как я собиралась ехать в Сланцы, как думала вооружиться «Зенитом» мужа и метрами фотоплёнки, чтобы отснять пророчества литовских писателей.

Но так и не съездила. Хотя, когда вернулась из Пестова, ещё раз до Лиды пыталась дозвониться – то ли в сентябре, то ли позже, но всё в том же году, восемьдесят шестом. Не застала её в библиотеке. Потом вроде бы писала ей письмо. Но дописала ли? Отослала ли? Не могу сказать с уверенностью…

Как бы то ни было, не следопыт я по темпераменту. Играть в Жюля Верна, гоняясь за таинственной книгой по Ленинградской области, – это, к сожалению, не моё. Охладила мою следопытскую прыть и начавшаяся перестройка. Трудно было поверить, что никто, кроме меня и безвестной библиотекарши из Сланцев, не вспомнит лениздатовский сборник, в котором чёрным по белому предсказана авария под Припятью. «Да будь эта книга хоть трижды под запретом, – думала я, – неужели люди вроде Вити Блажиса так запуганы, что будут врать мне в лицо?»

Чем больше вокруг было гласности, тем сильней я сомневалась. Почему люди, причастные к изданию сборника (а это же десятки людей!), продолжают хранить гробовое молчание? Во всех издательствах, в журналах половодье непечатной прежде литературы, в Литве уже «Саюдис», уже дело идёт к независимости, а этих литовских фантастов как будто расстреляли всех разом, причём заодно с переводчиками, корректорами, редакторами! Как будто сожгли все их рукописи, не оставили ни единого следа, кроме книжки в Сланцах! Ведь не могло же такого быть. Даже при Сталине не умели напрочь вымарать из истории целую книгу. Что уж говорить про последние годы советской власти?

В конце концов я перестала верить собственной памяти. Нет, я не думала, что мне пригрезились поездка в Сланцы, выступление в тамошней библиотеке, встреча с Лидой. Всему этому имелись вещественные доказательства в отчётности Ленинградского отделения Союза писателей. Но того сборника, решила я, быть никак не могло – во всяком случае, не в том виде, который мне назойливо подсовывала память. Яркость, детальность моих воспоминаний о книге не убеждала меня, а, напротив, лишь усиливала подозрения.