Повести моей жизни. Том 1

Я не хотел никуда идти дальше этого памятника и, постояв перед ним с благоговением с полчаса, возвратился обратно на вокзал и, сев в указанный мне вагон, поехал среди восхитительных ландшафтов по берегу Женевского озера.

3. Поразительная парочка

Я вышел в Женеве на платформу со своим небольшим саквояжем в одной руке и с подушкой и одеялом, затянутыми в ремнях, в другой, не зная, куда мне направиться. 

— О'u voulez vous partir, monsieur (Куда хотите идти)? — спросил меня, прикладывая руку к козырьку, носильщик. 

— A l'H^otel du Nord (В Северный отель)! — ответил я ему, потому что один из моих товарищей, Мышкин, перед отъездом из России рекомендовал мне эту гостиницу, как недорогую и в которой притом же живет известный писатель-критик Ткачев, тоже принужденный эмигрировать из России. 

— Багаж есть? — спросил меня по-французски носильщик. 

— Нет. Все мое со мной! 

Он взял у меня сак и связку в ремнях и, выйдя из вокзала на площадь, повел по удивительнейшему мосту через Рону при самом ее выходе из Женевского озера. 

Несмотря на все заботы, на одиночество и неизвестность предстоящего мне, я не мог не заглядеться на открывшуюся передо мною дивную картину. Лазурная ширь озера простиралась налево от меня до самого горизонта, а направо, среди быстро мчащихся изумрудных струй прозрачной, как хрусталь, реки виднелся островок Руссо со своими плакучими ивами. Темная громада горы Салев, как стена, нависала впереди нас над Женевой, раскинувшейся у ее подножия. 

Это была красивейшая картина, какую только мне приходилось видеть до тех пор в жизни. И красота ее увеличивалась еще темными золотистыми красками облаков, охвативших всю западную часть небосклона, где опускалось к закату солнце. 

Почти сейчас же за мостом оказался и мой Северный отель. Носильщик дернул звонок, поставил в подъезде мои вещи и, получив деньги, удалился раньше, чем кто-нибудь вышел. 

Наконец показался мальчик, лет около пятнадцати, во фраке. 

— Что вам угодно, мосье? — обратился он ко мне по-французски. 

— Здесь живет мосье Ткачев? 

— Num'ero quatorze (Четырнадцатый номер), — ответил он и показал дверь вверху над лестницей. 

Потом, взяв мои вещи, он самым серьезным тоном вдруг заговорил ломаным русским языком: 

— Ви кошка и котиата! 

Я остановился в полном недоумении. 

— Вы говорите по-русски? — спросил я его на своем родном языке. 

— Нэ понимай! — ответил он. 

— А как же вы сейчас сказали русскую фразу? — спросил я его уже по-французски.

— Je connais seulement les avertissements russes les plus communs (Я знаю только самые обычные русские приветствия), — скромно ответил он мне.

Я догадался, что кто-нибудь из здешних русских злоупотребил любознательностью этого мальчика и научил его различным русским фразам по своему вкусу. Он подвел меня к номеру четырнадцатому и тотчас же убежал вниз по лестнице на раздавшийся звонок. 

Я постучал в дверь. 

— Entrez (Войдите)! — раздалось изнутри. 

Я отворил дверь. 

— Monsieur Tkatcheff loge ici (Ткачев живет здесь)? — спросил я поднявшегося мне навстречу из-за стола высокого белокурого молодого человека. 

— Нет! — ответил он мне по-русски. — Но здесь живу я, Рождественский! Садитесь, пожалуйста! Вы из России? 

По слову «но» в его ответе я заключил, что между ним и Ткачевым существует какое-то отношение. Я присел на поставленный мне стул и все откровенно рассказал ему о себе. Да и чего мне было скрываться? Ведь здесь не Россия и нет никаких засад! 

Он с живым интересом выслушал мой короткий рассказ и сообщил мне, в свою очередь, что он — студент Женевского университета, перебравшийся сюда из Юрьевского, где имел дуэль, и тут же с удовольствием показал мне свою пробитую пулей мягкую шляпу, которую хранил на память. 

— Ткачев, — ответил он наконец на новый вопрос, — переехал отсюда на Террассьерку. Это очень недалеко, и я вас провожу к нему. А пока вы лучше всего поселитесь в комнате рядом с моей. Она совершенно свободна. Там и жил раньше Ткачев. 

Он позвонил, и на зов пришел уже знакомый мне мальчик. 

— Это мой приятель, — сказал ему Рождественский по-французски. — Отведите ему комнату рядом. Он будет здесь, как и я, на полном пансионе, а за табльдотом сажайте нас рядом. 

— Кукиш! — ответил ему почтительно мальчик и, взяв мой сак, тут же понес его в соседнюю комнату. 

— Это вы обучили его такому русскому языку? — спросил я Рождественского. 

— Я! — самодовольно ответил мне он. 

Напоив меня чаем, он повел меня наконец к Ткачеву на Террассьерку (так называлась главная эмигрантская улица в Женеве: La Terrassiere), но, доведя меня до дому, он, очевидно, не решился туда войти со мной, как предполагал сначала. Он остановился на минуту в раздумье, потом сказал, несколько запинаясь: 

— Идите одни. Я забыл, что мне нужно еще попасть в другое место. Во втором этаже направо! 

И, быстро простившись, он пошел обратно, очевидно, к себе домой. 

«Значит, он не очень близок с Ткачевым», — сообразил я и поднялся по указанному пути. 

Была уже полная ночь. 

При тусклом свете лампы на узкой, как во всех французских жилых домах, лестнице я увидел указанную мне дверь и постучал в нее.