Повести моей жизни. Том 2

— И конечно, — согласился я, — легко найдут и расставят служителей этого постоялого двора на вокзале и при главных выездах из города, и никому из участвовавших нельзя будет выехать. 

— Да, но жандармы, наверно, не успеют разыскать постоялый двор до ближайшего отходящего отсюда поезда. До него осталось только два часа. Надо пользоваться этим временем и немедленно уехать всем участникам, в том числе и тебе. Ведь с твоей квартиры ехали на освобождение. 

— А как быть с сундуком? В нем еще жандармский мундир и морская сабля, которой мы думали перерубить постромки у пристяжных. Как жаль, что товарищи не взяли ее! Тогда жандармы не могли бы ускакать! 

— Ну что говорить об этом! — ответил он. — Брось все на квартире на произвол судьбы. Багаж весь, наверно, обыщут в поезде после тревоги и арестуют тебя при его получении, если ты возьмешь с собой сундук. Бери на этот раз билет второго класса. Есть деньги? 

— Только семь рублей. И мне надо расплатиться с хозяйкой. 

Александр Михайлов, бывший нашим казначеем, вынул мне семьдесят рублей. 

— Довольно? 

— Конечно. Половина этих денег доедет до Петербурга целой. Можно и меньше. 

— Мало ли что может случиться! — ответил он и тут же начал выселять из города и других товарищей. 

Я обнялся и расцеловался со всеми и пошел к своей хозяйке, которая еще издали улыбалась мне. Она сидела в своем саду и что-то вышивала. 

— Это для вас! — сказала она, быстро пряча материю. 

— Что такое? 

— Не покажу. Потом, когда будет готово! 

— А я, знаете, должен сегодня же вечером на несколько дней уехать в Одессу. 

Я нарочно показал ей противоположный путь. 

Ее живое личико вытянулось. 

— Но не совсем, надеюсь? Наверно, возвратитесь? 

— Наверно. Даже свой сундук оставлю у вас. 

— Это хорошо. 

Она опять оживилась. 

— Только вы не будете там искать места? Устраивайтесь у нас в Харькове. Разве дурно здесь вам жить у меня? 

Она лукаво посмотрела на меня искоса. 

— Нет, — ответил я. — Напротив, очень хорошо, и я возвращусь. Но только все-таки перед отъездом я рассчитаюсь с вами. 

И я положил ей на стол плату за месяц. 

— Не хочу денег! — воскликнула она, отталкивая бумажку. — Возьмите назад. 

Но я не взял и отправился укладывать свои вещи. 

Когда я пришел прощаться с нею, она сидела очень опечаленная. Да это и понятно. Мы оба успели привыкнуть друг к другу, проводя все утра и вечера вдвоем целых три недели. Мне тоже стало жалко с ней расставаться, зная, что мы более никогда не увидимся. Как-то она отнесется ко мне, когда узнает, что я вовсе не землемер? Мне стало даже неловко думать об этом моменте. Поймет ли она, что я никак не мог поступить иначе? 

Я взял с собой только ручной сак и пошел пешком. Она накинула шаль и пошла провожать меня до вокзала. Однако, опасаясь, что ее могут арестовать вместе со мной, я сказал ей, что по дороге должен зайти к товарищу, который очень боится женщин. Я уговорил ее возвратиться с полдороги, остановясь  перед входом в найденный Александром Михайловым в первые же дни нашего пребывания в Харькове проходной двор и уверив ее, что тут в доме именно и живет мой нелюдимый друг. 

Мы расстались, крепко пожав друг другу руки. Она печально пошла обратно, а я, быстро пройдя через вторые ворота на противоположную улицу, спешно направился к вокзалу. 

Квятковский и Адриан Михайлов опередили меня на извозчике. Мы сделали вид, что не замечаем друг друга, хотя и тут, на вокзале, не оказалось ничего подозрительного. До отхода оставалось четверть часа, и поезд был уже у платформы. 

Взяв билет не до Москвы, а до первой большой станции, я тотчас же отправился в вагон, соседний с тем, в который вошли мои товарищи. Я сел прямо против кругленького веселого и очень разговорчивого господина с сыном-гимназистом. 

— Вы служите у нас в Харькове? — спросил он меня, едва я расположился против него на диване, и он успел разглядеть землемерскую фуражку. 

— Нет! — ответил я. — Я приезжал сюда искать работу в земстве, но, к сожалению, оказалось, что никакой нет. 

— Как нет! — воскликнул он. — Кто это вам сказал! Я сам в земстве, и у нас масса, масса работы! Кто говорил вам такую небылицу? 

— Какой-то высокий черный господин, не помню его фамилии, — сымпровизировал я, захваченный врасплох. 

— А, это Хрулев! Знаю его, знаю! Только что же, с ума он, что ли, сошел? Или, может быть, вы сказали ему что-нибудь очень либеральное или неприятное? 

— Не помню, кажется, ничего не сказал особенного. 

— Наверно, что-нибудь сказали! Иначе быть не может! Оттого он и не захотел. А у нас работы масса, масса! 

Он назвал мне свою фамилию и охарактеризовал главнейших деятелей своего земства: либеральных — с большим сочувствием, а реакционных — с нескрываемым презрением, потом вдруг вынул свои часы и с изумлением посмотрел на них. 

— Кондуктор! — обратился он к проходящему железнодорожному служителю. — Почему мы до сих пор не едем? 

— Не знаю. Задержало жандармское управление. Кого-то разыскивают по вагонам. 

— Кого же? — привскочив, спросил он. 

— Не знаю! Не знаю! — ответил кондуктор и спешно ушел далее.