Повести моей жизни. Том 2

Но горесть этого разочарования смягчилась радостью от возможности немедленного возвращения в Петербург к моим друзьям, которые могут теперь, думал я, очень во мне нуждаться. 

Собрав все свои вещи в чемодан, я наскоро побежал проститься со здешними товарищами, объяснил им неудачу дела и с первым же поездом помчался в Петербург.

6. Сон наяву

— Здравствуй! — воскликнул я, бросаясь в объятия Кравчинского, которого застал у Малиновской в самый момент моего возвращения. 

Он крепко обнял меня. Как он преобразился! Он словно вырос, его черные глаза сверкали теперь совсем новым огнем. 

Я смотрел на него с восторгом. 

— А знаешь, — сказал я ему, не дожидаясь его ответа, — ведь без казни Ковальского с товарищами ты никогда бы этого не сделал. 

Он утвердительно кивнул головой. 

— Пойдем, — сказал он мне, — на мою новую квартиру. Ты знаешь, я теперь женат. 

— На Фанни? А я думал, что у вас расстроится дело, ты ведь давно за ней ухаживал, а она не соглашалась. 

Он улыбнулся. 

— Да! До того случая! А после него, ты понимаешь, она уже не могла более сопротивляться. 

— Я очень рад, — сказал я, — это чудная девушка. 

Мы вышли на Измайловский проспект. 

— Как ты не боишься ходить по петербургским улицам? Ведь это неосторожно. 

— Я сам так думал, — отвечал он, — но потом убедился, что опасности не больше, чем и прежде. Все произошло так быстро, что даже полковник Макаров, шедший с Мезенцовым и хотевший схватить меня, едва ли хорошо успел запомнить мое лицо. 

— Но оно у тебя такое заметное, совсем непохожее на другие. 

— Это только когда я без шапки. А тогда я был покрыт шляпой с широкими полями. А на носу были золотые очки, конечно, с простыми стеклами. 

Мы пришли в его новую квартиру на Загородном проспекте, где нас радостно встретила Фанни. 

Она, очевидно, очень беспокоилась, когда он уходил, но не могла все время удерживать его дома. 

— Ты нам очень нужен, — сказал Кравчинский. — Я и Клеменц, который тоже сюда приехал, с большим нетерпением ждали тебя и даже хотели тебе телеграфировать, чтобы поскорее возвращался. 

— Зачем? 

— «Троглодиты» хотят дать средства на издание здесь, в Петербурге, свободного журнала. Редакторами будем ты, Клеменц и я. Это уже решено. А назвать журнал хотим «Земля и воля». 

— Почему «Земля и воля»? Лучше бы назвать «За свет и свободу». 

— Нет. Надо сохранить прежние традиции. Так называлось общество, в котором действовали Чернышевский и поэт Михайлов, сосланные в Сибирь. Мы будем их продолжателями. 

— Но они действовали еще при крепостном праве. Тогда это название было вполне понятно, оно означало освобождение с землей[64].

— Этот девиз будет понятнее крестьянам, чем «Свет и свобода». 

Я не хотел спорить из-за названия и только спросил: 

— А где будем печатать? 

— В типографии, которую «троглодиты» уже устраивают. Это будет та самая типография, в которой до сих пор печаталась газета «Начало»[65]. Ты ее читал? 

— Как же? Читал. Уже три номера вышли. 

— Да! Но у них совсем нет литературных сил. В результате вышла непериодическая газетка с простыми фактическими сообщениями и без всякого определенного направления. 

— Да, я видел! Случайный подбор заметок и статей. 

— А мы, — продолжал он, — будем издавать журнал вроде еженедельных, но только тоже непериодический, по мере накопления материала. Впрочем, нет! Материала и статей у нас будет больше, чем сколько успеют набирать четыре наборщика, которые будут жить в тайной типографии, когда она перейдет в наши руки. Так что частота выхода нашего журнала будет зависеть только от их работоспособности. 

— Это очень хорошо! — заметил я. — Надо только поскорее устраивать типографию. 

— Да! «Троглодиты» уже принялись за это. 

Он вдруг словно что-то вспомнил, улыбнулся и вынул из ящика стола золотые очки. 

— Вот это те самые, — сказал он, — в которых я выходил против Мезенцова. Кто знает, что с нами будет? Каждый день грозит нам вечной разлукой. Возьми их и носи на память обо мне. 

Я взял у него очки, отнес в оптический магазин, где попросил вставить в золотую оправу подходящие для моих глаз стекла. Потом я носил их все время моей заговорщической деятельности и даже в Шлиссельбургской крепости, когда Сергея уже не было в живых. Там они сломались в конце моего заточения, и теперь у меня в футляре остались лишь их обломки да на книжной полке несколько томиков последующих литературных произведений Сергея, напоминающих мне о нем. 

Такова была моя первая встреча с Кравчинским после события на Михайловской площади, взволновавшего тогда всю читающую Россию. 

На следующий день, когда я пошел, по обыкновению, провести вечер у Малиновской, меня ждала еще одна встреча, имевшая для моей тогдашней жизни очень важные последствия. 

У Малиновской среди остальных ее обычных гостей сидела незнакомая мне молодая девушка с огромной черной, как вороново крыло, косой, красивыми серыми глазами и немного смуглым цветом лица. 

Как водилось в нашей среде, я поздоровался и с нею за руку, как со знакомой, и сел к столу, подвинув себе стул, почти против нее. 

— А знаешь, кто это? — улыбаясь, сказала мне Малиновская, показывая на нее. 

— Нет.