Повести моей жизни. Том 2

Там было мало газовых фонарей, и потому на набережной Фонтанки, отделявшей нас от входа в дом, возвышавшийся на противоположном берегу и бывший домом Третьего отделения, где жил Дрентельн, стоял почти полный мрак. Сзади за ним высилась на некотором расстоянии темная мрачная громада Инженерного замка, в котором почти восемьдесят лет тому назад был задушен император Павел I. Перед нами поднимался ряд жиденьких, лишенных листьев деревьев, окаймлявших набережную, на которой мы стояли. Прямо передо мной была черная во мраке ночи вода оттаявшей Фонтанки, в которой смутно отражались огни фонарей и освещенных окон у домов противоположного берега. И над всем этим с темного, слегка красноватого от зарева фонарей неба густо и медленно падали большие мокрые хлопья снега, прикрывавшие белыми шапками наши цилиндры, в которых мы тогда ходили по улицам, чтоб нас принимали за чиновников. 

Впечатление картины получалось таинственное и зловещее, словно сейчас из романа. А между тем это была действительность. 

— Видишь напротив нас на той стороне Фонтанки подъезд, с боков которого горят два фонаря? 

— Вижу. 

— Это его подъезд. Ходи тут и наблюдай за ним. Все интересное для нас записывай по часам и минутам. Особенно если подадут его карету. Сейчас же отметь время, куда поедет и, если нужно, возьми извозчика и вели ему ехать за ним, сказав, что ты из сыскного отделения. 

— Хорошо. 

— Через два часа я тебя сменю, — окончил Михайлов и, пожав мне руку, скрылся во тьме. 

Я начал неспешно ходить взад и вперед вдоль набережной Фонтанки, начиная от Цепного моста и уходя настолько далеко мимо Инженерного замка, насколько было можно для того, чтобы не терять из виду подъезда, на который я взглядывал время от времени через реку. 

Я чувствовал себя чем-то вроде часового на часах грядущей свободы. 

Мне не было жалко руководителя политических гонений. Тени казненных товарищей вставали перед моими глазами в этой полузимней тусклой мгле между белыми мокрыми хлопьями падающего снега и, казалось, взывали ко мне об отмщении. 

«Владеющий мечом от меча и погибнет!» — припомнилось старинное евангельское изречение. Это роковой закон возмездия. Конечно, мое теперешнее выслеживание возмутит его и ему подобных. То, что они считают правильным и законным для себя против других, они считают возмутительным и преступным, когда это делают другие против них, хотя бы и в ответ на их собственные, уже совершенные действия. Он будет говорить о нас, как говорил один французский путешественник, очерчивая нравы австралийских кенгуру: «Эти кенгуру чрезвычайно свирепы: они защищаются, когда на них нападают». Но что нам за дело до того, какого мнения будут о нас наши враги? Пусть лучше считают нас свирепыми крокодилами, чем кроткими тюленями, с изумлением смотрящими, по словам полярных путешественников, как их избивают. 

Мой взгляд вдруг упал на карету, подъехавшую к подъезду, за которым я наблюдал. Были видны в полутьме только силуэты ее лошадей и кучер на козлах, да ярко светились два фонаря. 

«Уезжает куда-то!» — подумал я и посмотрел на свои часы. 

Было четверть седьмого. 

«Велел приготовить к половине седьмого, — догадался я. — Можно еще проходить минут десять». 

И я прошелся еще раз вдоль всей моей дистанции. 

На возвратном пути я увидел еще новое изменение на противоположной стороне. На некотором расстоянии от кареты, почти у входа в соседний дом, остановился шарабан, запряженный высокой, явно рысистой лошадью. Из него вышел господин в шубе, но, вместо того чтоб войти в дом, начал прохаживаться взад и вперед по тротуару, не отходя далеко от своего экипажа. 

«Что это значит?» — с любопытством приглядывался я, еще не отдавая себе отчета. 

Парадная дверь третьеотделенского дома открылась, и выбежавший швейцар усадил кого-то в карету. 

Она двинулась к Цепному мосту, у которого я остановился недалеко от дежурившего городового. Я увидел, как вслед за посадкой в карету начальника Третьего отделения сел в свой шарабан и замеченный мною господин; и его кучер безо всяких разговоров поехал вслед за каретой на расстоянии около сотни шагов. 

Мне стало сразу все ясно! 

«За ним следят и помимо меня», — подумал я, и потому, вместо того чтобы нанимать стоящего поблизости извозчика и ехать третьим в этой свите, я пошел пешком по направлению к Михайловской площади. Отметив, что карета отправилась именно туда, я возвратился обратно ожидать Михайлова, который явился почти тотчас вслед за моим возвращением к Цепному мосту. 

— Ну что? — спросил он, подходя ко мне. 

— Уехал куда-то через Михайловскую площадь в половине седьмого. 

— Во дворец, — догадался Михайлов. — Больше некуда по этому направлению. У него, должно быть, в этот день еженедельный доклад в восемь часов вечера. Надо проверить через неделю. А почему ты не поехал за ним? 

— Потому что за ним уже и без меня ехали! 

— Кто? 

— Его собственный шпион, больше некому! 

И я, смеясь, рассказал ему о господине в шарабане. 

— Это усложняет дело! — заметил он серьезно. 

— Почему? Рысак в шарабане никогда не догонит хорошую скаковую лошадь.