Повести моей жизни. Том 2

— Придется подождать, пока придет комендантский адъютант и доложит коменданту. Садитесь. 

Мы все сели в разных местах. 

Пришел другой молодой унтер-офицер интеллигентного вида и, спросив мою фамилию, сказал, что по газетам меня уже давно ожидают здесь. 

— А свободная камера есть? 

— Есть целых три. Проситесь в номер первый или второй, они лучше. 

Наконец пришел и комендантский адъютант с серебряным аксельбантом на плече и, поздоровавшись со мной, взял у старшего конвойного мою сопроводительную бумагу. 

— Но вы адресованы не сюда, а в двинскую тюрьму! — сказал он. — Почему привели сюда? — спросил он конвойных. 

— Нам приказал здешний конвойный начальник, — ответил мой старший. 

— Это все перепутал симферопольский прокурор! — говорю я. — Ведь в начале бумаги говорится же, что я приговорен на год в крепость! — и я показал ему строчку. — А он по привычке — в тюрьму да в тюрьму! Начав за здравие, кончил за упокой. Это он называет тюрьмой помещение в крепости. 

— Но у нас и места, кажется, нет! — возразил он. 

— Как нет?! — восклицаю я. — У вас три камеры свободны, и я даже просил бы поместить меня или в первый, или во второй номер! 

Адъютант засмеялся. 

— Даже и номера вам уже известны! 

— Конечно. Ведь это мои друзья в Петербурге просили перевести меня сюда и именно в крепость. Если меня посадят в тюрьму, то они и теперь будут настаивать на переводе меня из нее сюда. 

— Но бумага все же адресована не к нам, а в городскую тюрьму. И там, вероятно, уже есть о вас распоряжение, так что я ничего не могу сделать. 

Он взял со стены телефонную трубку. 

— Тюрьма! — сказал он в нее. 

Прошла минута, он слушал. 

— Скажите, есть у вас бумага о Морозове с назначением к вам? 

Ответа мне не было слышно из трубки, но, повесив ее на ручку, он сказал мне: 

— Сейчас обещали посмотреть! 

Прошло с полчаса томительного ожидания. Раздался звонок. 

— Ну что? 

Опять ответа не было слышно. 

— Но он адресован именно к вам! 

Опять долгое безмолвное слушание в трубку. Наконец он повесил ее на стену и задумался. 

— Там о вас нет никакой бумаги и не хотят принимать без прокурорского предписания. Я пойду и доложу коменданту. 

Он взял бумагу и ушел. Длинные минуты ожидания вновь потекли одна за другой. Наконец он возвратился и сказал с улыбкой: 

— Комендант сказал, что если это астроном Морозов, то он примет, а другого — ни в коем случае. 

— Ну конечно, это я и есть! — ответил я с огромным облегчением. 

Пройдя фасад комендантского здания, я увидел за ним каменное помещение вроде флигеля с большими решетчатыми окнами. В глубине крайнего из них стояла за решеткой фигура белокурого высокого человека. 

— Вот ваш будущий товарищ, профессор Мякотин, — сказал мне штаб-офицер. 

— Это мой знакомый, — отвечаю я, и мы раскланялись издали. — Кроме него, у вас теперь сидит еще один из знакомых мне писателей, Пешехонов. 

— Да. Он рядом с Мякотиным. А вам назначена камера № 2 в противоположной стороне помещения. У нас только восемь номеров. 

«Значит, маленькая тюрьма!» — с новым облегчением подумал я. — В таких личность узника не превращается в глазах начальства в простой номер. 

Мы вошли в крошечный дворик, а из него через простую деревянную дверь, запираемую изнутри на цепочку, в длинный мрачный коридор с окнами на обоих далеких его концах. В нем ходил солдат с ружьем. 

Направо и налево по сторонам, но довольно редко друг от друга, шли белые деревянные двери такого же устройства, как в обычных комнатах. 

— Отворите номер второй! — сказал штаб-офицер пришедшему вместе с нами унтеру со связкой ключей. 

Мы вошли в просторную квадратную комнату с двумя высокими окнами за решетками. Рамы были открыты, и свету было не менее, чем в обыкновенной квартире. 

Между окнами стоял длинный стол вроде письменного в канцеляриях, и около него табурет. У одной из стен — кровать без постели. Больше ничего не было. 

— К сожалению, не можем предоставить вам никакой мебели, — сказал мне штаб-офицер. — Если что нужно, можно взять напрокат в городе. Обед можно брать на свой счет из офицерского собрания или от одной дамы, живущей рядом и держащей домашнюю столовую. 

Солдат принес в комнату мой мешок от фотографического аппарата, в котором я привез с собой полотенце, перемену белья, две щетки, а также мою подушку и жестяной чайник. 

— А где же ваши остальные вещи? 

— Да разве вы не знаете, как и откуда меня привезли? 

И я кратко рассказал ему, как Ксана гонится теперь за мною через всю Россию и направляется в Витебск, не зная, что я здесь. 

— Мне необходимо послать сейчас же телеграмму, чтобы она ехала сюда. 

— Это можно, — сказал он. — А пока она приедет, я вам дам денег в долг. Сколько вам нужно? 

— Рублей десять будет достаточно за глаза до ее приезда. 

Он тотчас же вручил мне их. 

Как все это было непохоже на порядки тюремного ведомства! Там я десять раз умер бы с голоду, и ни один смотритель не подумал бы хоть полтинник дать мне в долг! 

Оставшись один, я начал ходить взад и вперед по комнате. 

В ней было двенадцать шагов из одного угла в другой, противоположный, и мое хождение не походило больше на верчение на одном месте, как в крошечных одиночных камерах.