Повести Невериона

Это как раз в ее стиле – оставить как мою шутку про феминизм, так и все мои промахи, последние в виде кары за первое. С тем же удовлетворением, с каким я вставлял свою шутку. (Я нисколько не возражал бы, если б Лесли вырезала ее.) Может, я, конечно, и перегнул палку. Она к таким вещам серьезно относится и даже меня иногда побуждает отнестись к ним серьезно. Только из-за этого я чувствую себя виноватым, хотя столь затяжное чувство вины должно было зародиться задолго до того, как Лесли с Явузом на хвосте поднялась ко мне по снежному склону. Всё это, конечно, домыслы, но я знаю Лесли достаточно хорошо, чтобы строить такие гипотезы. Вот чего я, однако, совершенно не понимаю: что такое Неверион? И «Бэнтам Букс»? (Надеюсь, что второе – это издательство какого-нибудь маленького университета Северной Англии, но что-то сомнительно.) И кто такой Дилэни? Почему мы должны вести переписку через него? Мне Ирака хватает! Лесли одно время увлекалась образчиками антилитературы в ярких бумажных обложках (великодушно именуемой «паралитературой» в журналах, откуда она эти образчики и брала). Наукофантастикой, или как она там называется. Часами читала их у нас в общежитии, в рваных джинсах и мешковатой кофте, даже писала обзоры для мимеографических изданий, имеющих хождение, как я думал раньше, в ограниченно цивилизованных кругах, на самом же деле за пределами всякой цивилизации. После этих слов можно подумать, что Лесли и меня подсадила на эту свою фантастику – и она в самом деле пыталась! Если сейчас она все же добилась этого, я больше не посмею войти в отделанные красным деревом залы клуба Лопаты и Кисточки. (Профессор Небокопт выставит мне пинту и начнет задавать неприличные вопросы о летающих тарелках, пока я не отвечу ему столь же грубо. Профессор Кордован вообще не скажет ни слова.) Какая изощренная месть!

«Широкие читательские круги», говорила она. Я думал, она имеет в виду «Атлантик», «Харперс», на худой конец «Сайентифик Америкэн».

Я поражен!

Пока я дописываю это письмо, джентльмен в очень пыльной джеллабе со шрамами на лице стоически сидит у палатки в узкой полоске тени, не доходящей до пальцев его смуглых ног, и попивает лимонад из полугаллоновой бутыли. Он ждет вечерней прохлады, чтобы возобновить путешествие и доставить несколько писем (в том числе и мое) в… да есть ли она еще где-то, цивилизация?

Он тоже не знает, какое сегодня число.

Зато он привез мне записку от Абдуллы Обтваны. Знаете его? Долговязый такой, большерукий, с эбеновыми губами – еще одно приобретение Лесли, само собой. Его мать, нажившая небольшое состояние благодаря сомнительному бизнесу в Найроби, отправила его в один из наших либеральных университетов Южного Пояса, чтобы подготовить к медицинскому факультету. Через три семестра его спросили, не хочет ли он перейти в сельскохозяйственный колледж, да и английский бы подучить не мешало. Абдулла, глядишь, и послушался бы, но на какой-то вечеринке (сыр бри и шерри) попал, скажем так, под крыло Лесли. Не на этой ли вечеринке мы познакомились с вами? Вы бы его запомнили: он был в «адидасах» и малиновых штанах! Имели, конечно, место улыбки на темном, как косточка черного абрикоса, лице. По какому-то непостижимому пустынному радио до него дошла весть, что я нахожусь меньше чем в ста милях от него. Он пишет, что приедет к нам на раскопки. Пишет, что «с бесконечным удовольствием» вспоминает те три вечера, что мы провели вместе. Африканцы очень учтивы, не правда ли? К концу двух этих вечеров мы на ногах не стояли! Он привезет с собой друга – не Лесли; друг этот мужского пола и, видимо, молод, поскольку «очень хорошо смотреть на верблюде». Очень хорошо, очень! Жду не дождусь, когда Абдулла с другом появятся в нашем оазисе. Будет с кем поговорить о моих недавних открытиях и о возможном предательстве Лесли. Только бы зуб… нет, даже мечтать не смею.

Впрочем, можно и помечтать. Я всюду вожу с собой, в том числе, тоненькую зеленую книжечку – мемуары Лэйярда[18]. Может, вы, Хоквист, скажете, какой мазохистский сдвиг все время возвращает меня к этому моменту 1840 года?

«Мучимый болью, я не мог спать… Шейх сказал мне, что в лагере имеется искусный зубной врач, и я, не в силах больше терпеть, решился ему довериться. Лекарь разрезал мне десну, приставил к корню шило и ударил по нему что есть мочи, но шило соскользнуло и сильно поранило нёбо. Он настоял на второй попытке, уверяя, что успех гарантирует – и отломил большой кусок зуба, поэтому от третьей попытки я отказался…»

Но хватит, однако, этих мактиговских[19] ужасов. Надо взять у Уэллмана Даути,[20] чтобы от них избавиться. Пора закончить письмо: босоногий берберский джентльмен только что вытряс последние капли из своей бутыли, напоив жаждущие пески.

С наилучшими пожеланиями

С. Л. Кермит