Повести о дружбе и любви

Андрей Никитич ехал в гости к брату.

– Врачи советуют лечиться, в санаторий ехать, – сказал он. – А я на охоту да на рыбалку больше надеюсь. Вот и еду…

Я как услышал, что Андрею Никитичу надо лечиться, так прямо ушам своим не поверил. Зачем, думаю, такому силачу лечиться? Ведь он в два счета справился с окном, которое, как говорили проводники, «заело» и которое они никак не могли открыть.

Он заметил мое удивление и сказал:

– Да, облицовка-то вроде новая, не обносилась еще, а мотор капитального ремонта требует.

– Какой мотор? – удивился я.

Андрей Никитич похлопал себя по боковому карману – и я понял, что у него больное сердце.

– Если не вылечусь, перечеркнут мои боевые погоны серебряной лычкой – и в отставку. А не хочется мне, Сашенька, в отставку, очень не хочется…

Андрей Никитич заходил по коридору. Шаги у него вдруг стали медленные и тяжелые-тяжелые, как будто он на протезах ходил.

Потом он остановился возле окна и сказал:

– А ведь я на следующей станции за Белогорском вылезаю. Выходит, соседями будем.

Я очень обрадовался:

– Приходите к нам в гости! А? Вам ведь, наверное, гулять полезно? И дедушка как раз доктор…

Я достал нарисованный мамой план городка. Там была и дорога, которая вела от станции к дедушкиному домику. Это мама для меня нарисовала, чтобы я не заблудился. Андрей Никитич долго разглядывал план и чего-то ухмылялся про себя.

– Ладно, – говорит, – как-нибудь нагряну.

Вечером Андрей Никитич достал из бокового кармана кителя маленькие, будто игрушечные, походные шахматы – и мы стали сражаться. Я не выиграл ни одной партии. Но Андрей Никитич не предлагал мне фору и долго обдумывал каждый ход. Мне это очень нравилось, и я сдавался с таким радостным видом, что Венику издали, наверное, казалось, что я все время одерживаю блистательные победы.

Венику тоже захотелось сыграть в шахматы. Но я заметил, как Ангелина Семеновна наступила ему на ногу, – он испуганно заморгал глазами и уткнулся в книгу.

А ночью я вдруг проснулся оттого, что вспыхнул верхний синий свет. Я приоткрыл глаза и увидел, что Андрей Никитич ищет что-то в боковом кармане кителя, который висел у него над головой на гнутой алюминиевой вешалке. Наконец он вытащил из кармана кусочек сахара. От синей лампы и белоснежный сахар, и серебристая вешалка, и зеленый китель, и лицо Андрея Никитича – все казалось синим.

«Проголодался он, что ли? – удивился я. – Вот странно: взрослый, а сладкое любит. В боевом кителе сахар таскает!» Но тут я увидел, что Андрей Никитич достал из-под подушки маленький пузырек, стал капать из него на сахар и шевелить губами – отсчитывать капли. Потом он спрятал пузырек обратно под подушку, а сахар положил в рот – и тяжело задышал. Я вспомнил, что так же вот принимала лекарство моя бабушка, когда у нее, как она говорила, «сосуды лопались».

Я свесился с полки и тут только разглядел, что лицо у Андрея Никитича было очень бледное (издали-то мне синяя лампа мешала разглядеть), а на лбу выступили крупные капли.

– Андрей Никитич, вам плохо? – прошептал я. – Может, нужно что-нибудь?

– Нет-нет… Ничего не нужно, – так же шепотом ответил он и через силу улыбнулся. – Спи… Тебе ведь завтра вставать рано.

Он потушил синюю лампу, но я долго еще не решался уснуть: а вдруг Андрею Никитичу станет плохо и нужна будет срочная помощь? Чтобы не слипались глаза, я начал глядеть в окно.

А за окном медленно просыпалось утро. Понизу стелился белый туман, а поверху – такие же белые клубы от паровоза. Между этими дымками, как на длинном-предлинном экране, проносились поля, деревни, неровные, словно с отбитыми краями, голубые блюда озер…

Незаметно я и заснул.

Разбудил меня Андрей Никитич. Вид у него был бравый, лицо было чисто выбрито, пахло одеколоном и чем-то еще. Мне показалось, что это запах свежей студеной воды. Говорят, что вода не имеет запаха, а на самом деле имеет, и даже очень приятный.

Внизу в полной боевой готовности, окруженная своими бесчисленными чемоданами, узелками и сумками, восседала Ангелина Семеновна. А Веник читал книгу, тихо забившись в угол скамейки.

Он вообще всю дорогу читал. А говорил очень мало и какими-то мудреными фразами. Например, вместо «хочу есть» он говорил «я проголодался», а вместо «хочу спать» – «меня что-то клонит ко сну».

Я быстро собрал свои вещички в маленький чемодан, который у нас дома называли «командировочным», потому что папа ездил с ним в командировки. Мы с Андреем Никитичем вышли в коридор. И тут я, помню, тяжело вздохнул. И вагон наш, сбавляя скорость, тоже тяжело вздохнул, словно ему не хотелось отпускать меня.