Повести о карме

Мать отказывалась возвращаться в дом. Упав на колени посреди двора, раскисшего от ночного дождя, в серо-жёлтом хлопковом покрывале, накнутом на голое тело, она спрятала лицо в ладонях. Раскачиваясь из стороны в сторону, мать выла на одной ноте, бесконечной и заунывной, словно собака по умершему хозяину.

— Да нет же, матушка! Это он!

— Нет! Нет!

У ног матери, хватая её за колени, ползала служанка О-Сузу. Рыдала, уговаривала не позориться, вернуться в дом. Мать не слушала, рвала на себе волосы.

— Ну посмотри сама!

— Нет! Я знаю!

От тоскливого воя мне хотелось зажать уши и бежать куда глаза глядят. Все попытки образумить мать, так же как и старания О-Сузу увести хозяйку в дом, пропадали втуне. Отец стоял на крыльце, не вмешивался. Хмурился, молчал; глядел в сторону. Он успел полностью облачиться для выхода на службу: строгое тёмно-лиловое кимоно без рисунка, чёрные штаны-хакама, лёгкий нагрудник с острыми крыльями наплечников. Поверх — форменная накидка с гербами городской стражи: три золотые стрелы в лазоревом круге. На плече — красная нашивка старшины караула. За поясом — пара свёрнутых плетей, оружие самурая; рядом — кольцо волосяной верёвки.

Старую соломенную шляпу отец держал в руках.

Близился к концу час Тигра.[2] Медленно, с явной неохотой город проступал сквозь зябкий утренний туман. Взгляду явились дома соседей на другой стороне улицы. Ближе к перекрёстку из белёсого моря вздымалась тёмная скала — верхушка квартальной пожарной вышки. Если иметь острый взор, на ней можно было различить наблюдателя. Я не сомневался: сейчас наблюдатель, привлечён криками и воем матери, презрел свои обязанности и глядит исключительно на дом опозоренного семейства Торюмон.

Да и он ли один?

Я улавливал смутное движение за оградами: слева, где стоял дом пожилого зеленщика Ацуши, справа, где жила семья плотника Цутому. Вот загорелся фонарь, другой, третий; вот вспыхнул факел. Даже если сам Цутому, проявляя свойственную ему деликатность, делает вид, что скандал его нисколько не интересует, то жена плотника наверняка припала глазом к щели в заборе. Высматривает подробности, предвкушает, как будет сплетничать о случившемся со своими многочисленными подругами.

— Свекровь! — услышал я голос сплетницы.

— Что? — откликнулся плотник.

Спросонья он хрипел.

— Свекровь похоронила, вот и радуется. Пляшет…

— Какое там «радуется»? Горюет, кричит.

— Радуется, дурачина! Кто же по свекрови горюет?

Мне было отчаянно стыдно за мать. Вдвое больше я злился на самого себя, на свою никчёмность и неспособность выправить ситуацию. Не силой же тащить мать в дом, в конце-то концов?!

— Почему, матушка? Почему вы решили, что отец — не отец?!

— Не могу! Не могу!

Мать голосила, заламывая руки.

— Чего вы не можете?

— Не могу сказать! Стыжусь!

— Да что ж такое?! — в сердцах воскликнул я, теряя терпение. — Что на вас нашло, а?!

Ответа я не дождался: мать снова принялась выть. Связать её, что ли? Со стороны Вакаикуса, увязая в ватной пелене, глухо долетели удары храмового колокола. Час Тигра кончился, наступил час Зайца.[3]

— Мне пора на службу.

Отец направился к воротам — и замер, услышав стук снаружи.

— Нижайше прошу извинить меня за беспокойство, — я узнал голос настоятеля Иссэна. — Кажется, вам необходима помощь?

— Входите, Иссэн-сан.

Отец открыл ворота. Он с почтением поклонился старому настоятелю, я поспешил сделать то же самое. Жестом отец пригласил монаха во двор. Мать вдруг перестала выть, обратила к настоятелю опухшее от слёз лицо. В мольбе протянула к гостю руки:

— Иссэн-сан! Вы святой человек! Живой будда!

— Вы преувеличиваете, госпожа Хитоми.

— Это ведь не он, видите?

— Вы уверены?

Настоятель сцепил сухие пальцы перед грудью. Склонил голову набок, заглядывая в лицо женщине.

— Да! Это не мой муж!

Монах перевёл взгляд на главу семейства. Я невольно тоже посмотрел на отца. Он был мрачен и тёмен лицом. Меж кустистых, сведённых к переносице бровей залегла глубокая складка. И было отчего! Не каждый день твоя собственная жена прилюдно называет тебя чужаком, позоря семью! Отец с вызовом глядел на монаха: «Вот он я! Тот, кого вы знаете многие годы! Мне скрывать нечего».

Настоятель повернулся к моей матери.

— Вы считаете, что случилось фуккацу? В теле вашего мужа — другой человек?

— Да!

Мать вновь разразилась рыданиями.

— И вы готовы сделать официальное заявление?

— Да, — выдохнула мать между всхлипами.

Настоятель с сожалением развёл руками:

— Я буду вынужден отправить послушника в службу Карпа-и-Дракона. Сочувствую вам, Хидео-сан, но вы знаете закон.

Отец пожал плечами:

— Делайте, как считаете нужным. А мне надо идти.

— Понимаю, Хидео-сан. Долг превыше всего. Будьте готовы, что дознаватель вызовет вас со службы для проведения следствия. Вероятно, он позовет и ваших сослуживцев — как свидетелей. Предупредите господина Хасимото, начальника городской стражи, пусть вам подготовят срочную замену в случае необходимости. Я буду молиться, чтобы всё разрешилось как можно скорее — и без ущерба для вашего доброго имени.

— Благодарю, Иссэн-сан.

Кивнув, отец вышел за ворота.