Повести о карме

Остановись, безумец!
Если ты убьешь меня из милосердия,
я потеряю лицо.
Зачем мне такая жизнь?
Лучше участь калеки!

Нобуюки Кубо (приближаясь):

О нет, ничуть не лучше!
Потеря лица — пустяк, ничтожная малость.
Здоровое, сильное тело — вот цель,
вот желанный итог, воплощение мечты.
Я принял решение и не отступлюсь,
я встал на путь и не сверну с него.

Сидзука Йоко:

Остановись, безумец!

Нобуюки Кубо:

Прими мою жертву, наставница,
мне больше нечем отблагодарить тебя!

Дерутся, Кубо рассекает ножом горло женщины. Встаёт над трупом, бросает на госпожу Йоко красную ленту — символ текущей крови. Снимает с неё женскую маску, снимает свою мужскую. Надевает женскую маску, поверх неё — мужскую.

Сидзука Йоко (воплощаясь заново):

Горе! Великое горе!
Моё лицо!
Сейчас я утрачу его навсегда.

Хор (смыкаясь вокруг неё):

Всё видит благой будда,
даже то, что невидимо для смертных.
Сколь ни говори, что убиваешь из милосердия,
сколь ни убеждай в этом себя,
но если убиваешь из мести,
если душа твоя горит огнём войны,
идёт по пути коварства и обмана,
так оно и будет,
так и запишется на облаках,
потому что нет милосердных войн,
нет святого мщения.
Убитый из мести сохранит лицо,
станет Кубо-вторым,
продолжит жизнь мстителя.
Но что он потеряет? Что утратит?
Не узрим мы потери, а будда промолчит.

4 «Я не испытываю сожаления»

На въезде в Акаяму нас встретил караул отца.

Досмотр на этот раз вёл не Икэда, а Нисимура. Благодаря его расторопности всё прошло быстро, без задержки. Отец не вмешивался. Сидя на чурбачке возле будки, он чинил боевой ухват — тот самый, с помощью которого отец летом задержал опасного преступника. На меня Торюмон-старший даже не обратил внимания.

Ну, или сделал вид, что не обратил.

Усталая кобыла шла шагом. Я не понукал её, качаясь в седле. Пожалуй, я устал не меньше кобылы, и утомление тела было слабее усталости души. Миновав поворот в горы, к храму Вакаикуса, где на кладбище покоился прах бабушки Мизуки, я услышал эхо храмовых гонгов. Почудилось, наверное. В ушах звенит, вот и гонги. Дальше начались жилые кварталы, мы проехали мимо дома торговца рыбой, высланного из города за ложное фуккацу. Сейчас в доме жили совсем другие люди: семья чиновника полиции. У дома курил трубку досин Хизэши: ждал начальство.

Он помахал мне рукой, я ответил ему тем же.

За третьими квартальными воротами нас ждала лавка аптекаря Судзуму. Я отвернулся, чтобы ненароком не встретиться взглядом с аптекарской дочкой. Вдруг она выйдет на крыльцо? Выглянет из дверей? Мне до сих пор было больно смотреть на Теруко-тян, хотя временами очень хотелось перекинуться с ней хоть словечком.

Лапшичная дядюшки Юичи. Зайти перекусить?

Нет, позже.

Я бездарен в поэзии, живописи и каллиграфии. Но мне казалось, что я еду не по городу, а по событиям последних месяцев, так круто изменивших мою жизнь. Переписываю эти дни заново, придавая каждому новый смысл.

Она ждала меня на улице, возле ворот дома сенсея Ясухиро. Молодой широкоплечий мужчина прислонился к стене, глядя, как мы приближаемся, а я видел женщину с рассечённым горлом. В руках госпожи Йоко была нагината, как если бы она готовилась к бою.

Она не могла знать, когда я вернусь и какой дорогой поеду. Не могла и всё же ждала. Почуяла, должно быть. Нюх, как у волка.

Не поздоровалась. Не поздравила с благополучным возвращением. Она всегда сразу переходила к главному, не тратя время на остальное. Правила приличия? Это для других.

— Вы выяснили, почему я не стал безликим? — спросила она.

Она говорила о себе, как о мужчине. Правильно, у неё есть грамота.

Я спешился.

— Да, выяснил.

— Почему же?

Я шагнул к ней, словно хотел обнять или ударить.

— Простите меня, сенсей.

— За что?

— За то, что я не расскажу вам об этом. Для вас это останется тайной.

— Но почему?!