Повести о карме

— К грамоте прилагалось описание внешности?

— И самое подробное! Телосложение, рост, длина волос. Черты лица. Родинка на пояснице…

— Родинку проверили?

— Сочли лишним. Нет, вы не подумайте! У нас при станции есть помещение для личного досмотра. И женщина есть, как раз для таких случаев. Мы сами никогда не предложили бы раздеться такой знатной даме! Раздеться при мужчинах? Это немыслимо!

— Короче!

— Короче, Хидео-сан решил, что обычного досмотра вполне достаточно. Эти самураи, они были такие грубияны! Обезьяна! Это я-то краснозадая обезьяна?! Мы же правильно…

— Вы поступили правильно. Дальше!

— После госпожи Исикавы мы проверили крестьян из ближайших деревень. Они везли на продажу бобовую пасту, чуми́зу[20] и батат. Ещё корни лопуха, в отдельной тележке. У всех были выписки из храмовых книг рождения, с отметкой, дозволяющей въезд.

— Выписки? У корней лопуха?!

— У крестьян, господин.

— Я знаю, что у крестьян. Я всего лишь показал вам, как нелепы вопросы, заданные без тщательного обдумывания. Вы поняли, к чему это я?

— К сожалению, нет.

— Неважно.

— Может быть, вы соблаговолите объяснить мне прямо? Я плохо понимаю намёки.

— Оставим это. Вы их пропустили?

— Крестьян? Да.

— А паломники?

— Сказать по правде, мы о них забыли. Сперва въехала дама, затем крестьяне. Затем появились ронины[21], девять человек. Они возвращались из веселого квартала, от проституток…

— Ронины буянили?

— Нет, они еле тащились. Похмелье, господин! Вот после ронинов мы и вспомнили о паломниках. Когда паломники прошли мимо нас, среди них тоже был один ронин…

— Почему вы замялись?

* * *

Ясуо Хасимото весь подобрался.

Разговор — обязательный согласно предписаниям, но пустой и утомительный — подошёл к ключевому моменту. Всё уже случилось, ничего нельзя было изменить. Но от того, как прозвучит история, как её подаст этот недотёпа Икэда, а главное, как её запишет писец, зависела судьба наград и наказаний.

«Большие несчастья происходят от малых причин!»

Хасимото прекрасно знал, что писец делает пометки на полях бумаги — для него, начальника стражи. Правда, ложь, сведения достоверные или сомнительные. Но писец не ограничивался этими, в высшей степени полезными комментариями. Раз в семь дней он делал тайный доклад обо всём случившемся шпионам бакуфу[22]. От его доклада зависело, в каком свете будет выставлен сам Хасимото — выгодном или напротив, неудачном. Прояви Хасимото поспешность во время допроса, выкажи рассеянность, желание побыстрее скинуть обузу с плеч, и у городской стражи в скором времени мог объявиться новый начальник.

Приходилось терпеть. Доноситель, которого ты знаешь, лучше незнакомца.

— Я виноват, — стражник Икэда коснулся лбом пола.

На взгляд Хасимото, стражник был глупец, но честный глупец. Такие опаснее всего. Никогда не знаешь, что они сболтнут или сделают.

— Готов понести наказание. Я сперва решил, что это уже проверенный нами путник. Что он просто отстал от компании приятелей, захотел поболтать с кем-то из паломников. Если бы всё зависело от меня, он бы уже вошёл в город. Но Хидео-сан, старшина караула, остановил ронина.

Икэда вдруг охрип, словно его душили:

— Позже Хидео-сан сказал нам, что у него возникли подозрения.

4 «Нет у меня никаких ран!»

Храмовый гонг возвестил полдень.

Я снял шляпу, утёр пот со лба. Взглянул на солнце, зависшее в зените. Оно куталось в кисею дымки, но палило хуже раскалённой жаровни. Нам бы таких зимой, да побольше! И угля мешок-другой…

Новое чучело для домашних упражнений было готово. Но отнести его на площадку в саду я не успел. Ворота отворились, во двор ввалился отец. Шагнул. Споткнулся. Чуть не упал. С трудом выровнялся, припадая на правую ногу. В первый миг я решил, что он пьян.

— Отец! Что случилось?!

Пришёл домой в неурочное время. Пьяный. Еле держится на ногах. Его что, выгнали со службы?! Любой бы напился с горя…

— Ничего, — буркнул отец. — Всё хорошо.

Он заковылял к дому. На правую ногу отец ступал с большой осторожностью. Казалось, это не нога, а хрупкая сухая ветка, готовая в любой миг сломаться. Левую руку он прижимал к груди. По-моему, отец прилагал большие усилия, чтобы не кричать от боли при каждом шаге.

— Вам помочь?

Я шагнул ближе.

— Нет!

Ослушаться я не посмел. Зато, оказавшись рядом, потянул носом: слух у меня как у летучей мыши, а нюх — как у собаки! Спиртным от отца не пахло. Да он вовсе и не пьян!

Его избили!

— Отец, вы ранены?!

Он зыркнул на меня искоса. Я думал, обругает. Нет, промолчал, захромал дальше. Добравшись до крыльца, опустился — упал! — на ступеньку. Вытянул пострадавшую ногу, выдохнул с явным облегчением.

Лицо его цветом напоминало сизый пепел.

— Прошу вас, отец! Позвольте осмотреть ваши раны!

— Нет у меня никаких ран!

— Может, сбегать за лекарем?