Повести о Ломоносове (сборник)

Даже привыкший к роскоши Версальского двора французский посол – маркиз де Лопиталь был поражен пышностью, которая окружала русского главнокомандующего, и его огромной свитой, в которую входило много приехавших из Петербурга придворных дам и адъютантов. Штабные офицеры, лекари, интенданты и чиновники разных ведомств заполнили Ригу.

Обеды, которые ежедневно давал главнокомандующий, приглашая гостей по особым спискам, длились по нескольку часов.

Александр Иванович Шувалов, еще более похудевший за дорогу, молча отстранил офицера, помогавшего ему вылезти из возка, и по длинной лестнице, устланной коврами, как был, в дорожном плаще и пыльных сапогах, прошел в приемный зал и оттуда в столовую. Был час обеда.

На хо́рах огромного зала солдатский оркестр играл на роговых инструментах. Пламя свечей в огромных люстрах, свисавших с потолка, отражаясь в хрустале подвесок, освещало матовые плечи женщин и расшитые золотом и серебром мундиры штаб-офицеров.

Во главе стола сидел Степан Федорович Апраксин, с добродушной усмешкой поглядывая на гостей.

Когда Александр Иванович появился в дверях, все головы повернулись в его сторону. В наступившей тишине было слышно, как кто-то уронил бокал. Апраксин побледнел, встал и пошел к нему навстречу.

– Добро пожаловать, Александр Иванович, – сказал он вполголоса.

Шувалов ничего не ответил.

Они оба вышли из зала, и перед дверями своего кабинета Апраксин увидел чужих офицеров с обнаженными шпагами.

– Александр Иванович, что сие значит? – спросил фельдмаршал, когда они сели в кресла. – Вы поставили караульных офицеров у моих дверей. Должен ли я себя считать под арестом и где на сей предмет именное высочайшее повеление?

– Сие значит, господин фельдмаршал, что я позаботился о том, чтобы сюда никто не входил. Имеется именное повеление узнать у вас: почему после столь славной виктории, которая не только Тильзит и Кёнигсберг в ваши руки передала, но и дорогу на Берлин открыла, вы бросили территорию Пруссии и отступили назад, в Россию?

Апраксин откинулся в кресле, задумался, закрыл глаза, потом сказал нетвердо:

– В рапорте на имя военной коллегии причины ретирады* поименованы: недостаток провианта, отсутствие лошадей для обоза, великое множество – до 15 тысяч – больных и раненых воинов…

Шувалов усмехнулся:

– Ее величеству рапорт был доложен! Она приказала его читать вслух детям в шляхетском корпусе для забавы. Всему миру известно, что жители Пруссии, являясь к вам со всех сторон, приносили присягу на верность и охотно отдавали продовольствие, коего было в стране более чем достаточно, также и лошадей. Что же касаемо раненых и больных солдат, то ее величество повелела отправить их в Россию для размещения в монастырских госпиталях.

Апраксин нахмурился.

– Больше я вам ничего сказать не могу…

Шувалов вскочил, заходил по кабинету, вдруг круто остановился:

– Не извольте шутить с огнем, ваше высокопревосходительство!

Фельдмаршал только пожал плечами в ответ.

Шувалов перестал ходить, снова сел в кресло.

Минута молчания тянулась, как вечность.

– Степан Федорович, – сказал начальник Тайной канцелярии неожиданно тихим и нежным голосом, как будто речь шла о небольшой просьбе, – отдайте мне два письма…

У Апраксина лицо пошло красными пятнами.

– Не понимаю, ваше сиятельство, о каких письмах идет речь?

Шувалов поднял на него мутные серые глаза.

– Первое письмо, которое вы, ваше высокопревосходительство, получили от его высочества великого князя Петра Федоровича, а второе – от великого канцлера графа Бестужева.

Апраксин, огромный, побагровевший, задыхающийся, сжав кулаки, подошел к Шувалову вплотную:

– Ну а если у меня их нет?

Шувалов посмотрел вбок.

– Имейте в виду, Степан Федорович, что я меньше трех дней на дыбе не держу.

Апраксин бросился вперед, вскрикнул, упал…

Когда в кабинет вбежали адъютанты и штабные офицеры, они увидели главнокомандующего, лежавшего на полу, – голова его дергалась, изо рта шла пена, – и Александра Ивановича Шувалова, равнодушно смотревшего в окно.

Главный штабной лекарь установил, что генерал-фельдмаршал потерял сознание.

После возвращения Александра Ивановича Шувалова в Санкт-Петербург Елизавета Петровна немедленно назначила в один и тот же день две конференции своих министров.

Канцлер Бестужев, чувствовавший, что над ним сгущаются тучи, не приехал на первую из них. Императрица приказала ему прибыть на вторую.

Когда он шел через проходные апартаменты в кабинет Елизаветы Петровны, в одной из комнат его встретил маршал двора – князь Трубецкой, который, грубо сорвав с него Андреевскую ленту*, объявил ему об аресте. Бестужев был посажен в карету и под охраной гвардейцев доставлен домой.

Дом его был окружен усиленным караулом. В своем кабинете Бестужев увидел начальника Тайной канцелярии, не спеша просматривавшего его бумаги.

– Неосторожно, неосторожно… – сказал Александр Иванович Шувалов, покачивая головой и показывая великому канцлеру клочки разорванного письма, найденного им в корзине для бумаг. – А я-то это письмишко ищу да ищу… Вы его в клочки разорвали, а я сижу и склеиваю…