Повести о ростовщике Торквемаде

Вы, знатные богачи, не находя себе достойного применения в современном обществе, снизошли до политики, подобно тому как благородный, изнывающий от скуки больной снисходит до шуточек с горничной. Меж тем вольнодумцы в погоне за выгодой покинули затхлые подвалы, чтобы выйти на широкое поприще, где вы повстречались и подружились. Поддавшись их презренным, развращающим идеям и заглушив веру в сердце, вы протянули безбожникам братскую руку, вы ввели их в свои гостиные. О, конечно, вы клянетесь именем веры, но сохраняете ее лишь как штандарт, как охранную грамоту для защиты вашего класса, ваших привилегий и должностей от угроз и посягательств… Доказательством тому — новейшие обычаи знати. Окажите, разве не бросается в глаза, что ваша набожность поверхностна и под ней гнездятся лишь равнодушие и порча? Да вы сами в сочельник смеялись над дамами, которые приглашали на рождественскую мессу с танцами! Вы сами устраиваете благотворительные концерты и превращаете театр и лотерею в орудие милосердия с таким же легкомыслием, с каким вносите театральную пышность в церковные обряды. Все средства хороши, лишь бы развлечься; развлечение — вот ваша единственная, высшая цель.

Дамы, устав от напряжения, с каким внимали они проповеднику, глубоко вздохнули, а Гамборена с отеческой благосклонностью похлопал по рукам своих слушательниц и продолжал:

— Надобно вернуться к религиозной простоте, сеньоры мои, очистить сердце от скверны и понять, что в некоторых вопросах легкомыслие так же неуместно, как веселье на похоронах. Вы хотите быть изысканными? В добрый час, но не примешивайте имя божие и католическое вероучение к вашим сплетням и эпиграммам. Милосердие, набожность, церковные обряды требуют к себе благоговейного отношения и не нуждаются в острой приправе парадоксов. Кто не верует, пусть чистосердечно в том признается и перестанет ломать комедию, которой никого не обманешь, меньше всего — господа, читающего в наших сердцах. А верующий пусть уподобится нишим духом и малым детям, с чистой душой внимая закону божию и выполняя заповеди господни. Оставим ухищрения разума сатане, который куда как речист и остер на язык: ведь он один выигрывает от тщеславия шутовских бесед… Богатство и родовитость тяжко обременяют души, желающие возвыситься, и служат великой помехой для тех, кто ищет жизни простой и уединенной; истинное благочестие, сеньоры мои, в том, чтобы достигнуть цели, не отрекаясь от знатности и богатства, ибо подобное отречение по силам лишь немногим избранным и не о них сейчас речь. Зная, в каком обществе и в какие времена живешь, не следует взывать: «Берите пример с тех, кто отказался от богатства, дабы стать бедными и безродными». О нет; мы живем в крайне прозаическую эпоху, среди душ мелких и слабовольных. Дух человеческий вырождается у нас на глазах: сначала он был могучим деревом, потом стал чахлым кустарником и наконец — комнатным растеньицем. Требовать от него великих подвигов — все равно что приказать рахитичному карлику облачиться в доспехи Гарсиа де Паредес. Нет, дочери мои, я не призываю вас стать героинями: вы подняли бы меня на смех, и поделом. До героинь вы не доросли, и как бы вы ни тянулись, встав на цыпочки, какими бы ни вооружались плюмажами высокомерия и ходулями тщеславия, героизм все равно будет вам не по плечу. Вот почему я говорю вам: коль скоро вы так ничтожны, постарайтесь быть добрыми христианками в пределах ваших скудных возможностей; оставайтесь аристократками и богачками, но с роскошью, к которой обязывает вас общественное положение, сочетайте набожную простоту, и когда для вас пробьет час отойти в иной мир, ворота вечного блаженства откроются перед вами, если вы сумеете очиститься от скверны, заполонившей ваши сердца.

Подруги внимали миссионеру с глубоким, еле сдерживаемым волнением; он смолк и снова ласково похлопал по рукам своих слушательниц. Аугуста тяжело вздыхала, Фидела казалась подавленной; впрочем, она быстро пришла в себя и, проявив свойственную ей живость ума, отпустила одну из тех шуточек, которые только что порицал проповедник:

— Но ежели я не очищу душу от всех прегрешений, я надеюсь, вы посмотрите на это сквозь пальцы и отворите мне райские врата?

— Так говорит мой муж. Он искренно в это верит, а потому и окрестил вас святым Петром.

— Это шутка.

— Разве я не заслуживаю некоторого снисхождения?

— Снисхождение дарует господь.

— Так вот, никому не разубедить меня, что я скоро, очень скоро попрошу его милости.

— О, не говори так!

— Поверьте мне. Вот уже много дней я все думаю о близкой смерти, а сейчас, пока вы говорили, мне вдруг запала в голову мысль, что я уже окошена… уже, уже…

— Что за глупости!

— Я не страшусь. Напротив, душа моя спокойна… Умереть! Уснуть навеки! Разве не так, падре? Разве на так, Аугуста?

Вошедшая в эту минуту Крус услыхала последние слова Фиделы и нежно пожурила сестру, озабоченно вглядываясь в ее лицо. Фидела казалась усталой, хотя и не настолько, чтобы внушить тревогу.