Повести о Ветлугине

Ветлугин облегченно вздохнул.

Лица окружавших его людей ему в общем понравились. Ничего отталкивающего, лукавого, вероломного не было в них. Смуглая кожа. Высокие массивные скулы. Темные с настороженным прищуром глаза. Плотно сжатые тонкие губы. Блестящие волосы, спускающиеся прямой прядью на лоб. Общее впечатление суровой мужественности, которое усиливалось благодаря широкой челюсти и тяжелым складкам век.

Ветлугин снова поднял взгляд к висящим под потолком маскам. Маски? Почему ему вздумалось принять их за маски?

Это были, в сущности, снеговые очки, которые в тундре надевают зимой во избежание снежной слепоты. Щели для глаз обведены узором, такой же поперечный узор украшает очки посредине.

Но зачем людям, живущим в лесу, снеговые очки? Быть может, они заменяют праздничный наряд?

Ветлугин не стал ломать голову над этим. Ему было трудно думать сейчас, трудно сосредоточиться над каким-нибудь вопросом.

Вдруг он вздрогнул и с надеждой посмотрел на доброе скуластое лицо, склонившееся к нему.

— Слушай, друг, — пробормотал он и сам удивился тому, как слаб его голос. — Дудинка, а? Не знаешь?… Дудинка, Енисей!.. Далеко отсюда?…

Житель гор отрицательно помотал головой, затем, широко улыбаясь, развел руками. По-видимому, слова «Дудинка, Енисей» ничего не говорили ему.

Ну не беда! Потом можно порасспросить еще.

Амулеты, снеговые очки, щиты, колчаны продолжали, шуршать и побрякивать под сводом. Эти негромкие монотонные звуки действовали усыпляюще. Ветлугин устало закрыл глаза…

2

Несколько дней он провел в таком вяло-дремотном состоянии, как бы на границе между сном и бодрствованием.

Ему казалось, что тянется все одна и та же длинная, нескончаемо длинная ночь. Когда бы ни очнулся, всегда было темно вокруг.

Только значительно позже понял Ветлугин, что находится в пещере, превращенной в жилое помещение.

Ему мерещилась всякая чертовщина. Он путал события, даты, лица.

Больное воображение порой рисовало перед ним кривляющуюся харю, багровую, круглую, омерзительно самодовольную. Она нависла над Ветлугиным, медленно поднимаясь из-за поручней палубы. Корабль качался на волнах, качалась и харя. Вверх, вниз! Вверх, вниз!..

Да ведь это же Гивенс, американский контрабандист, который второе лето шныряет у берегов Сибири, а иногда, крадучись, заходит даже в устье Лены!

Проклятый лицемер, обманщик! Сейчас он веселится от души, засунув руки в карманы широченного, удобного, мехом наружу пальто. На палубе надсаживается от хохота команда.

Еще бы не смеяться матросам Гивенса! Хозяин на глазах у них сделал бизнес. Выманил у двух доверчивых русских, политических ссыльных, шкурки песцов, все их богатство, предназначавшееся в уплату за проезд в Америку, и бросил беглецов на произвол судьбы! Мало того, донес на них русскому начальству. Вот так делец, пройдоха, хитрая голова: и шкурки получил, и с начальством поладил.

Медленно разворачивается американская шхуна, ложась на курс.

Ветлугин вздрагивает и открывает глаза. Перед ним нет ни Гивенса, ни американской шхуны.

От костра доносится монотонное бормотание — пение женщин. Успокоительно мерцает огонек в каменной плошке, напоминающей ночник.

Стоило, однако, откинуться на оленьи шкуры и зажмурить глаза, как земля под Ветлугиным начинала колыхаться, не очень сильно, но равномерно, толчками. Это раскачивается на волнах льдина, увлекаемая в море с потоком других льдин.

Ветлугин видит себя на льдине. Берег давно скрылся из глаз. Никого нет вокруг. Горизонт пуст.

Слышен только шорох уносимых на север плавучих льдин. Они прибывают и прибывают, трутся друг о друга, смыкаются все плотнее…

Это так страшно, что усилием воли Ветлугин старался стряхнуть кошмар. Он открывал глаза и таращил их на колеблющийся огонек жирника.

Он не хотел спать! Он боялся спать!..

Некоторое время удавалось удержаться на поверхности сознания. Но мало-помалу сопротивление ослабевало — пучина сна неотвратимо затягивала, засасывала, как водоворот.

Это был пестрый — бело-красно-черный — водоворот.

Во сне, кроме ухмыляющейся красной рожи Гивенса и белого однообразия льдов, преследовал больного черный орел.

У него было две головы с раскрытыми клювами, из которых торчали тонкие, как жало, языки.

Птица о двух головах кружила над льдиной, отбрасывая на нее угловатую тень, постепенно сужая круги.

Потом куда-то исчезали льды. До самого горизонта вытягивалась вереница серых кубообразных зданий, обнесенных высокой стеной. Тюрьмы, тюрьмы, пересыльные пункты!..

Раздавался леденящий душу скрип. В ворота вводили Ветлугина. Все кончено. Он был пойман, схвачен. Побег не удался. Орел угрюмым стражем усаживался на воротах тюрьмы.

Ветлугин видел себя в партии ссыльных. Его гнали по этапу. Раздавались грубые окрики конвоиров. И всюду над обитыми железом скрипучими воротами встречала ссыльных та же черная птица о двух головах — эмблема царизма…