Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)

Но делать этого не пришлось. Повертевшись подле расщелины, Ротозей вдруг кинулся со всех ног в сторону. Иногда он останавливался, опускал свой подвижной черный нос к самому мху и бежал дальше.

Мы последовали за ним. Если задерживались у расщелин, пес оборачивался и вопросительно поднимал ухо, как бы приглашая за собой.

Союшкин, по-видимому, уходил подледным лабиринтом в поисках выхода.

Остановившись у одной расщелины, я услышал слабый, тонкий голос и закричал в ответ, что спускаем веревку. Однако расщелина в этом месте была слишком узка. Союшкин не смог пролезть через нее, и мы долго еще блуждали — Союшкин понизу, я, Тынты и Васечка поверху, — пока не наткнулись на широкий провал. Наш гидрогеолог выбрался оттуда на четвереньках, цел, невредим и в самом восторженном настроении.

— Сказка, сказка! — закричал он, отмахиваясь от Ротозея, который скакал вокруг, стараясь лизнуть его в лицо. — Сказка, Алексей Петрович!… Ах, пошла ты прочь, мерзкая собака!… Подземные дворцы изо льда!… А какие сталактиты, сталагмиты!… Да заберите же от меня эту собаку — рассказывать не дает!

По его словам, провалившись под лед, он странствовал очень долго, переходя из одной ледяной сводчатой пещеры в другую. Весь остров был заполнен такими пустотами. Благодаря многочисленным отверстиям туда проникал свет снаружи, и лед казался разноцветным.

Об этих пустотах мы знали и раньше, но я не предполагал, что они так обширны и буквально пронизывают все острова.

— Архипелаг напоминает губку, Алексей Петрович, — продолжал выкрикивать Союшкин, подскакивая на быстро несущихся нартах. — Понимаете ли, губку!…

— Губка! Сказка! — пробормотал я. — Помолчите-ка лучше. Сейчас приедем, насухо разотретесь спиртом, наденете теплое белье, и в постель! Отсырели там внизу…

— Это я в лужу упал, — сознался Союшкин. — В одной из пещер есть такая лужа, нечто вроде маленького озера…

По прибытии на корабль он послушно выполнил все распоряжения врача, после чего Андрей, я, Сабиров и Степан Иванович уселись у его койки.

— Ну что ж, вышучивайте теперь, Андрей Иванович, — сказал он, покорно склоняя голову. — Впрочем, я и сам скажу. Вот вам формула покаяния: собственными боками убедился в реальности Земли Ветлугина!…

— Уверовал, значит? — усмехнулся Степан Иванович, добавляя Союшкину, как больному, в чай рому.

Союшкин перестал улыбаться.

— А я раньше уверовал, — сказал он быстро.

— Когда же?

— Во время второго похода на «Пятилетке».

— И ведь спорил еще! Толковал насчет торосов, оптических обманов! — упрекнул Андрей.

— А это я по инерции…

— Ну, и что же вас заставило поверить?

— Ваша вера в землю!… — Он пояснил свою мысль: — Я лучше узнал вас с Алексеем Петровичем. Ну, думаю, если они так держатся за эту гипотезу, то, значит…

— Врешь, врешь, брат! — прервал его Сабиров. — Просто сделали тебя человеком. Научили мечтать, только и всего!…

Так или иначе, после странствия в подледном лабиринте состоялось увольнение Союшкина с должности «штатного скептика» экспедиции.

Попыхивая своей трубочкой, он с воодушевлением до поздней ночи описывал подземные красоты архипелага.

На следующий день наш гидрогеолог засел за большую статью, которую назвал, по обыкновению своему, довольно пышно: «Ледяной дворец». Однако редактор газеты, поместивший статью, скромно переименовал ее в «Полчаса в ледяной пещере». По-моему же, правильнее было назвать статью: «Последний провал Союшкина, или как он поверил в существование Земли Ветлугина».

А пока Союшкин писал статью, мы с Андреем спустились по его следам в подледную пещеру.

Нам удалось увидеть там то, чего Союшкин, охваченный восторгом, не заметил.

В одном углу изо льда торчали пожелтевшие, загнутые кверху бивни. Это был мамонт. Туша его отлично сохранилась.

Вот кто был «старожилом»!

Он обосновался на острове задолго до появления здесь всех остальных зверей. Он-то и был хозяином острова!

Мне это напомнило сказку про теремок. Один за другим обживали остров в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря мамонт, медведь, морж и песцы.

Рядом с мамонтом в ледяном саркофаге покоилось несколько вмерзших в лед деревьев. Присмотревшись к ним, я убедился, что это обычная ольха. Сохранилась она удивительно хорошо — остались нетронутыми кора, листья, даже цветочные сережки.

«Какова, однако, сила жизни!» — думал я, с почтением, снизу вверх, глядя на удивительное растение, которое пробыло подо льдом так долго и, казалось, готово было снова расти, цвести, только дай ему волю, тепло и почву. И впрямь — мертво ли оно? Не анабиоз ли это, нечто вроде спячки?

Оживлены же были в 1931 году бактерии из ископаемого льда на острове Ляховском. Тысячелетия прожили они — законсервированные комки жизни — в толще острова, который был, так же как и наша Земля Ветлугина, по сути не чем иным, как гигантским холодильником. Андрей прервал мои размышления. Пора было возвращаться на корабль.

Изучение подледной пещеры было нашим последним научным мероприятием. После этого все силы пришлось переключить на возведение привезенных с собою домов.