Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)

Слава — солнце мертвых? Нет, по-честному, не думаю о славе. Жизнь — это движение, развитие, и в науке это видно наиболее ясно. Тянется в веках длинная, нескончаемо длинная цепь, и я лишь одно из звеньев цепи.

В этой мысли черпаю бодрость и удовлетворение.

Существование человека непрочно, человек смертен… Что из того? Пусть же продлится жизнь идеи!…»

Темная стихия суеверий и предрассудков — стихия Хытындо — напомнила о себе неожиданно, самым трагическим для него образом.

Зимой 1937 года Петр Арианович собирался было к перевалам — проверить, до какой отметки спустился снег с гребня, проверял это ежегодно.

Однако на этот раз он сомневался: стоит ли идти? Заболела Сойтынэ. Лицо ее горело, губы запеклись, пульс был учащен. («Дети солнца», жившие в постоянной сырости, часто болели лихорадкой.)

Петр Арианович применил обычные домашние средства: положил на лоб больной холодный компресс, дал жаропонижающий отвар.

К утру Сойтынэ почувствовала себя лучше. Зная, как важно для Петра Ариановича побывать на перевале в разгар зимы, она стала упрашивать его идти туда без промедления. К просьбам ее присоединился и Кеюлькан, который должен был сопровождать географа, и, явившись в полном походном снаряжении, нетерпеливо переминался с ноги на ногу у порога ветлугинского жилища.

Для того чтобы показать, что она чувствует себя хорошо, Сойтынэ села на своем ложе и пропела напутственную песню.

Фано, оставшаяся с сольной, успокоительно кивала.

И Петр Арианович ушел, унося в памяти любящий взгляд Сойтынэ.

В пути они задержались с Кеюльканом дольше, чем предполагали, — отсутствовали не два дня, а четыре.

Спускаясь к стойбищу, путники услышали высокий, нестерпимо высокий вопль. К пронзительному женскому голосу присоединились другие женские голоса. Это был традиционный погребальный плач.

Петр Арианович заковылял быстрее, почти побежал. Предчувствие несчастья стиснуло ему сердце.

Поддерживаемый Кеюльканом, он пересек стойбище. У его жилища стояли люди. Они расступились, давая ему дорогу. Вопленицы выжидательно смолкли.

Все еще не веря в несчастье, Петр Арианович переступил порог.

На голом земляном полу лежала Сойтынэ.

Почему она на полу, а не на своем ложе из оленьих шкур? Почему тело ее так вытянулось и глаза плотно закрыты?

«Ты ли это, Сойтыне?!.»

Петр Арианович ничком упал подле своей жены, обхватив ее холодное, одеревеневшее тело, ставшее странно тяжелым и чужим.

Нырта с бледным лицом выпроваживал соплеменников, набившихся в жилище. Нельзя было им видеть Тынкагу, самого сильного человека гор, в таком состоянии!

Через полчаса Нырта на цыпочках вошел к Ветлугину. Друг его лежал по-прежнему как мертвый.

Охотник присел подле него на корточки, осторожно погладил по голове.

— Тынкага! — тихонько позвал он. — Ты слышишь меня, Тынкага?

Ветлугин молчал.

— Мы сделали, что могли, Тынкага, — самым убедительным голосом продолжал Нырта. — Я стрелял в воздух, чтобы прогнать злых духов. И Неяпту стрелял, и Нуху, и Сойму, все твои друзья. Мы разом подняли в воздух много стрел…

Ветлугин не пошевелился.

— Хытындо не отходила от Сойтынэ ни на шаг. Якага бил в бубен. Потом Сойтынэ встряхивали на оленьих шкурах. Но это не помогло. Тогда мы протащили ее через «огненные ворота». Сильнее средства нет, Тынкага…

Сдерживая крик, рвавшийся из груди, Петр Арианович стал царапать ногтями землю.

Он знал, как «лечат» своих больных люди каменного века. Бедную его Сойтынэ окуривали зловонными травами, до одури колотили над нею в бубен. Хытындо скакала вокруг, вырядившись в свою пеструю одежду, обвесившись погремушками, угрожающе рыча.

Любой иеной — шумом, вонью, встряхиванием, побоями — надо было выгнать злых духов из тела больной!

А потом Сойтынэ потащили к «огненным воротам»…

Ветлугин застонал.

Он до боли ясно представил себе эту жуткую картину.

Пятясь, Хытындо выскочила из чума. За нею спешили женщины, таща за собой на шкурах больную. Сойтынэ, наверное, кричала от страха, но крик ее заглушался рокотом бубнов и завываниями «детей солнца».

Стрелки из лука сомкнулись вокруг нее. При свете раскачивающихся факелов они обстреливали черное, низко нависшее небо, отгоняя невидимого врага.

А вдали в лесу уже вспыхивали длинные языки пламени. Бедной Сойтынэ предстояла пытка, очищение огнем…

Два высоких камня поставили стоймя, оставив узкий промежуток между ними. Сверху положили третий камень. Образовалось нечто вроде арки, на которой развели костер. Это и называлось «огненными воротами». Через них полагалось протащить больную на шкурах.

Петр Арианович зажмурил глаза, но и с закрытыми глазами продолжал видеть перед собой изжелта-бледное, замученное лицо своей жены и огненные брызги, которые летели во все стороны от костра…

Он никого больше не подпустил к ее телу и сам похоронил Сойтынэ рядом с их жилищем. И мертвая она должна находиться рядом с ним!…

На тризне Петр Арианович не присутствовал.

Спать он не мог и присел на чурбачок у порога. В стойбище мелькали, кружились, плясали огоньки. Душу Сойтынэ согласно ритуалу провожали всем племенем в далекий путь.