Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)

Как видит читатель, много общего между Землей сержанта Андреева, Землей Савинкова и нашей землей в северо-восточной части Восточно-Сибирского моря. Естественно возникает вопрос: не будем ли мы так же несчастливы в своих поисках, как участники тринадцати экспедиций на Землю Андреева и не помню уже скольких на Землю Санникова?… Я загляделся на пенный след винтов за кормой.

Когда долго смотришь на море, особенно ночью, почему-то думается всегда о прошлом, о жизни.

Весь вечер преследовал меня один мотив.

Ветер насвистывал его в реях над головой. И машины, от ритмичной работы которых содрогалась палуба, отбивали такт: «Мо-лодцу плыть неда-ле-ечко…»

В детстве мы придумали с Андреем биографию своему учителю. Мы не могли поверить в то, что он не выезжал никуда из Весьегонска и «на Севере не бывал…» И что же? Вымысел неожиданно обернулся явью: Петр Арианович был выслан в Сибирь, бежал с места ссылки…

«Старый товарищ бежать пособил.

Ожил я, волю почуя…»

Ожил?…

Заметьте, никто не видел мертвого Ветлугина. Овчаренко видел только, как его товарища уносит в море на льдине. А ведь известны случаи…

Но что пользы гадать об этом?

Не дававший мне покоя мотив я решил вытеснить другим. Промелькнули, не задерживаясь, несколько грустных и веселых отрывков, потом томительной трелью залился соловей, и вдруг давнее, почти неуловимое воспоминание: Нескучный сад, Лиза, Андрей…

Я подумал, что отношения между Лизой и Андреем не выяснены до сих пор. Мой друг так и не решился на объяснение. «Брат подруги» отпугнул его, что ли?

Накануне отъезда из Москвы я взялся за дело сам,

Я был намерен серьезно поговорить с Лизой. Я так и сказал ей, придя к ней вечером без Андрея.

— Лиза, — сказал я, — мне надо с тобой поговорить серьезно.

— Да?…

Она сидела передо мной на стуле и вопросительно смотрела снизу вверх своими ореховыми глазами, аккуратно сложив на коленях руки. Что-то показалось ей странным в моем торжественном тоне — признаюсь, я чувствовал себя стесненно. Вдруг, она начала краснеть, все так же молча, не сводя с меня глаз; медленно заливаясь румянцем от шеи до лба, до самых корней пушистых, рыжих, как бы пронизанных светом волос.

— Послушай, мы же с тобой не дети, — продолжал я рассудительно. — Ведь он неплохой парень! Кому лучше знать, как не мне? Честный, прямой. И как любит тебя! Даже стихи писал. Но плохие…

— Вот как! — шепнула Лиза, опуская голову. — И молчал до сих пор?

— Так ведь застенчивый! Лиза вскинула на меня глаза.

— Ты же его знаешь, — продолжал я. — Просто очень серьезный. И молчун. Иной раз слова не допросишься.

— Да ты о ком говоришь?

— Об Андрее, — удивился я. — О ком же еще?

Но она не стала слушать дальше и почти вытолкала меня за двери — так-таки вытолкала, ни за что ни про что.

— Иди, иди, сват! — приговаривала она. — Тоже мне, сват нашелся!

— Просто хотелось услужить, — оправдывался я. — Чтобы у вас обоих было хорошее настроение…

У нее были грустные глаза, когда она провожала нас на аэродроме. Улыбалась, даже смеялась, но глаза оставались грустными. Почему?…

Проводы вообще вышли неудачные, сумбурные.

Слишком много было помпы, пышных речей и букетов. Один из букетов был вручен Степану Ивановичу, и он таскал его с собой как веник, не зная, куда девать. Союшкин не отходил от меня ни на шаг, учтя то обстоятельство, что на групповых снимках начальника помещают обычно в центре.

Хорошо еще, что мы успели помириться с Андреем перед отъездом.

… Никто не знал, что мы поссорились, и поссорились жестоко.

Можете себе представить — он настаивал на том, чтобы экспедицию отложить!

— Отложить! Да ты в уме? Отложить! Почему?

— Вещество, вызывающее выпадение солей из морской воды, нельзя изготовить так быстро, — доказывал он. — Химики только начали работать над опреснителем по нашему заданию.

— Сколько же времени понадобится, чтобы такое вещество найти?

— Не знаю. Они говорят: год. Может быть, два года… Нет, Андрей решительно сошел с ума!

— Ты взвесь все обстоятельства, — продолжал он убеждать меня. — Хорошо, если подле Земли Ветлугина есть полынья, подобная той, что у острова Врангеля. Ну, а если нет? Вообрази, там сплоченные многолетние льды, барьер льдов. Да так оно, наверное, и есть. Ледокол не сможет форсировать их. Тогда что?

— Дрейфовать. Пусть льды поднесут корабль к Земле Ветлугина.

— Они не только поднесут, но и обнесут. Опишем зигзаг вокруг земли, как Текльтон, и больше ничего.

— А зачем же берем с собой вездеход? Когда начнется зигзаг, сразу же — на вездеход, и прямиком по льдам к земле!

— Так-то оно так, но с опреснителями было бы вернее.

— Ты просто трусишь, Андрей! — сказал я в сердцах. — Мнешься, робеешь, как с Лизой!

Конечно, не надо было бы говорить обидные слова. Я хорошо знал, что Андрей храбр, и не раз имел случай убедиться в этом. Просто он был очень обстоятельный человек, любил действовать обдуманно, наверняка.

Но сейчас это была уже крайность…

Так или иначе, мой друг не разговаривал со мной дня три, пока мы не побывали с прощальным визитом у академика Афанасьева.