Повести о Ветлугине (илл. П. Павлинова)

— Не знаю, сумею ли объяснить, Алексей Петрович… Видите ли, есть, мне кажется, чувство, или, может, правильнее сказать, ощущение опасности… Это, заметьте, не я один считаю — многие старые моряки. Перед сжатием, минут за пять, я обязательно просыпаюсь. Будто кто-то сильно толкнет в плечо и разбудит!… Вот, говорят, кости у некоторых ноют к дождю, а у меня, выходит, это к подвижке, к сжатию…

Старший помощник, наоборот, реагировал на опасность шумно — делался еще более разговорчивым, балагурил, смеялся.

Когда наступало кратковременное затишье, он забегал в кают-компанию. Буфетчик, зная его вкус, тотчас же подавал ему очень горячий и крепкий, почти черный — флотский — чай.

Значение таких блаженных пауз может оценить по-настоящему только моряк.

Обжигаясь, старший помощник жадно глотал чай. Узкие глаза, подпертые высокими, будто каменными скулами, оживленно блестели.

Разнежившись в тепле, Сабиров начинал обычно вспоминать о тропиках, о том, как, плавая по Тихому океану, угодил в самый центр тайфуна.

Он до смерти надоел нам этим своим тайфуном.

— Ну, опять попал в тайфун! — говорил Андрей, приоткрывая дверь в кают-компанию и сразу же быстро захлопывая. — Когда-то теперь выберется из него…

Андрей и во время сжатий отличался спокойной и немногословной деловитостью. Впрочем, надеюсь, читатель достаточно узнал его характер из моих описаний, чтобы представить себе, как держался мой друг.

Что касается Степана Ивановича, то он так заботился о том, чтобы никто на корабле не падал духом и не боялся, что самому ему, по-моему, просто некогда было бояться.

Особенно опекал парторг нашу молодежь, молодых научных сотрудников, начинающих полярников.

— Ничего, ничего, — приговаривал он. — Сейчас страшновато, потом пройдет! Храбрость — дело наживное!…

И ему не приходилось краснеть за своих питомцев.

Но должен с грустью признаться, что во время третьей — самой сильной — подвижки не смогли добудиться Союшкина. Потом уж, энергичнее обычного посасывая свою трубку, он пояснил, что принял на ночь пирамидону (ужасно разболелась голова!) и спал как убитый, даже не слыхал, как стучали в дверь каюты.

Подробностями загадочного, почти летаргического сна слушатели не интересовались. С Союшкиным теперь держались подчеркнуто церемонно. Никто не затевал с ним споров, не хлопал с размаху по плечу, не кричал: «Не эрудиция это, а ерундиция! Жизни не знаете! Цитат нахватались!…»

Всеобщее вежливое молчание, по-видимому, действовало на Союшкина сильнее самых язвительных насмешек. На следующую ночь он улучил время, когда Сабиров, стоявший вахту, остался на мостике один. Подойдя к нему, бывший первый ученик спросил, что делать человеку, который чуть ли не до обморока боится подвижек льда.

— Тренироваться, только и всего, — любезно ответил Сабиров. — Приучать труса не бояться. Приучать!…

При очередном сжатии мы увидели на баке сутулую фигуру Союшкина, в полной неподвижности созерцавшего движение ледяных валов.

— Вы что тут делаете? — удивленно спросил Андрей, проходя мимо.

— Приучаю труса не бояться, — мрачно ответил бывший первый ученик.

Я пригласил его к себе в каюту, чтобы поговорить с глазу на глаз.

— Приучать — это, конечно, хорошо, — сказал я, — но надо обязательно быть «при деле», иметь работу в руках. Вы что делаете?

Союшкин удивился:

— Я гидрогеолог, вы же знаете, Алексей Петрович.

— Не об этом речь. Какое ваше место по ледовой тревоге?

— Врач дал мне освобождение. У меня ушиб… — Он потрогал нос, потом колено.

— Ну вот видите!… Я назначу вас в помощь Сабирову. Будете ведать запасами взрывчатки. Подходит это вам?

Это подошло. Занявшись работой на палубе, Союшкин больше не охал, не вздыхал и не оглядывался поминутно на льды — не было времени.

Сабиров вначале не очень жаловал своего нового подчиненного.

— Подбросили мне золотце, Алексей Петрович! — упрекал он меня. — Косолапый какой-то. Мямля. Он и в жизни, наверное, разворачивается двухузловым ходом…

Но потом старший помощник сменил гнев на милость.

Теперь в часы досуга можно было видеть Сабирова и Союшкина прогуливающимися по палубе. Коротенький, коренастый старпом азартно жестикулировал; долговязый, сутулый гидрогеолог склонял к нему внимательное ухо.

Что сблизило двух этих людей, столь разных по натуре?

Нашему «штатному скептику», всю жизнь прокорпевшему над книгами, импонировал бывалый лихой моряк. Сабиров же нашел наконец слушателя, которого ему так не хватало. Оказалось, что Союшкин готов часами слушать о тайфуне в Тихом океане.

Заодно Сабиров спешил разгрузиться и от двух или трех десятков морских анекдотов, которые уже не имели успеха в кают-компании за полной своей амортизацией.

С серьезным видом он спрашивал Союшкина:

— Как на корабле вывести тараканов, знаете? Союшкин отвечал отрицательно.

— Возьмите обыкновенную селедку и помажьте ею переборки. Тараканы наедятся селедки, захотят пить… Открывайте поскорее иллюминатор: пожалуйте, мол, к воде!… Они все вылезут. А вы — хлоп, и закрыли иллюминатор!…

Союшкин с готовностью смеялся. Нам слышно было, как, гуляя по палубе, старпом поучает своего спутника: