Повести об удачах великих неудачников

Жана смущали разговоры других подмастерьев, приходивших на работу из предместий и проникнутых непримиримым духом баррикад. Иногда Жан даже готов был согласиться с ними и решал при первой же возможности требовать своего. Но все же его отпугивала радикальность суждений этих пролетариев с пеленок. Они не думали, что нужно укоротить день. Они не хотели повышения поденной платы на несколько сантимов. Их не соблазнял даже десяток су. С непонятным Жану упорством они твердили одно и то же:

— Все, что имеет метр Бланшар, принадлежит нам, так как сделано нами. К черту всех и всяких хозяев! Мы не хотим никаких буржуа: ни крупных, ни мелких. Мы сами можем быть хозяевами своих заведений.

От таких идей Жан был далек. Пусть только Бланшар более справедливо оценит труд и способности его, Ленуара, и платит то, что Жан заслужил, — большего ему не нужно!

Однако взгляды Ленуара не мешали ему иметь друзей и среди работников. Это помогло ему найти сочувствие у подмастерьев, когда у него возникли большие разногласия с хозяином.

А произошло это так. Сидя почти год над составлением эмалей, Жан не только отлично освоился с работой, но и стал вводить в нее кое-какие усовершенствования. Кончилось тем, что в один прекрасный день он преподнес Бланшару совершенно новый сорт белой эмали. Эмаль эта была проста по изготовлению, отлично держалась на изделиях и не желтела от времени.

Хозяин был в восторге. Очень скоро слава эмали распространилась по всему округу. Жан даже выговорил себе добавочное вознаграждение за каждый килограмм эмали, изготовленный по его рецепту. И тут для него началась новая жизнь. Ленуар «утопал в роскоши». Он купил себе сюртук и шляпу, а по воскресеньям на его ногах красовались новые башмаки. Начала пополняться библиотека. Жан снова каждую ночь читал — в комнате его стало светлее и теплее, и он уже не ложился в постель с пустым желудком.

Но однажды метр Бланшар неожиданно заявил, что Ленуар уволен.

Тогда Жан организовал из бывших подмастерьев Бланшара артель и сам приступил к изготовлению эмали.

Через два дня явилась полиция и закрыла заведение, как изготовляющее эмаль по чужому патенту.

Так добродушный толстяк эмалировщик Бланшар оказался обладателем законнейшего, составленного по всем правилам, патента на усовершенствованную белую эмаль.

Этим окончилась карьера Жана-эмалировщика. Единственное, чем он теперь располагал, было неограниченное количество времени для чтения книжек.

Но очень скоро Жан увидел, что чтение, как бы оно ни было полезно, не может дать ни сантима. А поиски работы не приносили ничего, кроме усталости и голода.

Сталкиваясь ежедневно с десятками и сотнями таких же, как он сам, работников, не занятых ничем, кроме собственных мыслей, Жан задумал было на основах товарищества организовать слесарную мастерскую. Нашлось несколько молодых людей, согласившихся расстаться с последними постельными принадлежностями и с наименее необходимыми деталями туалета. На собранные гроши купили инструменты. Верстаки и оборудование смастерили сами. Мастерская товарищества нашла себе приют в заброшенном сарае полуразрушенного дома на одной из улиц предместья Сент-Антуан.

Через несколько дней уже половина членов товарищества могла кое-что мастерить у верстаков. Появились первые заказчики. Дела обещали наладиться. Ленуар, старший в товариществе, чувствовал себя на седьмом небе. Перспективы были самые радужные.

Увы, и этим надеждам суждено было жить недолго! Через неделю во двор явился комиссар округа с жандармами и потребовал хозяина. Когда ему объяснили, что хозяина у них нет, — вернее, что хозяева здесь все члены товарищества, — у комиссара сделались большие глаза.

— А разрешение? Где разрешение полиции на действия такого товарищества? — воскликнул он.

Разрешения не оказалось.

Комиссар не стал терять времени на объяснения. Мастерскую опечатали. Ленуара и слесаря Даррака, наиболее деятельного и активного члена артели, арестовали и увели.

Все кончилось бы отлично, и нет сомнений, что Ленуару удалось бы убедить следователя в своей полной лойяльности, если бы не Даррак. Слесарь держал себя вызывающе, точно он только того и добивался, чтобы их упрятали в тюрьму. И кончилось тем, что обоих руководителей товарищества посадили на три месяца.

Даррак не сетовал. Хотя тюремную похлебку нельзя было назвать изысканной пищей и температура в камере оставляла желать лучшего, все же здесь был стол и крыша, бесплатный приют на зиму — самое тяжелое для безработного время года.

Но Жан не мог примириться. Став жертвой административной машины, он впервые в жизни понял ее силу. Впервые в жизни он понял и другое: как велика у его сословия способность к сопротивлению даже тогда, когда речь идет о простой, самой законной, самой открытой и честной конкуренции.

Жан сыпал тысячами угроз, он бушевал и без конца писал жалобы, но очень скоро убедился в их бесполезности. Аппарат правосудия, проявивший такую дотошность и активность при допросах, сейчас оставался глух и нем.