Повести об удачах великих неудачников

Страх перед надвигающимися событиями гнал Ленуара из Парижа, а жадность удерживала на месте. Два месяца прошли в метаниях, но колебаться дольше было невозможно. Ленуар ясно понял это 18 марта, после неудачной попытки Тьера захватить на Монмартре артиллерию национальной гвардии. Этот день открыл карты реакционеров. Пролетарский Париж взялся за оружие.

— Война Версалю! — раздавалось на улицах.

И война Версалю, где под защитой штыков железного канцлера скрывался со своей кликой Тьер, была объявлена.

В вечер этого памятного дня у Маринони собрались гости. Здесь был выгнанный Ленуаром чертежник Домбровский; здесь был бывший слесарь Даррак; наконец, здесь был недавно вернувшийся в Париж молодой воздухоплаватель Дюруоф. Он занял место Надара, изменившего революции и бежавшего с правительством Тьера. Дюруоф принял на себя руководство воздухоплаванием революционного Парижа.

Сейчас гости и хозяин совещались о том, как организовать производство баллонов в эллингах, покинутых владельцами, как заставить торговцев дать шелк, нужный для оболочек.

В комнату то и дело входили какие-то незнакомые Ленуару люди. Тут были французы, итальянцы, поляки, русские. Они без приглашения усаживались в кресла, сорили табаком, чадили трубками, пачкали пол грязными сапогами и кричали, кричали так громко и бесцеремонно, что в соседней комнате проснулся юный Батист.

Глядя на гостей и слушая их разговоры, Ленуар наконец понял, что медлить нельзя. Страх перед нашествием этих людей пересилил в нем жадность. Ночью, когда гости Маринони разошлись, Ленуар потихоньку набросил халат, разбудил жену и, стараясь ступать так, чтобы не разбудить старого итальянца, вышел с нею на двор.

Было тихо, лишь вдали изредка разрывалась дробь ружейного залпа или бухала пушка. В этих разрозненных звуках войны еще чувствовалась нерешительность: ни одна из сторон не знала, как развернутся события, и потому не начинала настоящего сражения.

Несмотря на тишину, охватившую Париж, Ленуару слышались тысячи угрожающих шумов. В затаившейся ярости рабочих батальонов ему чудилась та же толпа, что валила мимо ворот фабрики в феврале сорок восьмого года. И он похолодел, ощутив страх, пережитый в те ночи на этом же дворе.

— И ты, ты вместе с твоим отцом виновата в происходящем! — зло прошипел он Бианке. — Ты помнишь, как явилась сюда за оружием для проклятых бунтовщиков? Ты и теперь готова помогать старому безумцу! Но я не позволю употребить мое добро на пользу революции.

Охваченный злобой, Жан не видел того, что сейчас перед ним была не юная, экспансивная девушка, раздающая рабочим старые пистолеты итальянского патриота, а заспанная, равнодушная к политике и испуганная яростью мужа немолодая женщина.

Ленуар насильно втащил Бианку в помещение фабрики. Он дал ей в руки фонарь и, схватив большой молоток, принялся яростными ударами разрушать все, что было вокруг. Он бил по станкам, разламывал верстаки, сворачивал тиски. Несколькими тяжелыми ударами по полкам он исковеркал тонкие инструменты и, покончив с оборудованием, побежал на склад готовых машин. От удара по массивной станине двигателя переломилась ручка молотка. Ленуар схватил лежащий на полу шатун и, с трудом взмахнув им, раздробил цилиндр машины. От напряжения на лбу его вздулись жилы, пот выступил на лысине. Но, не чувствуя усталости, он снова и снова взмахивал тяжелым шатуном.

Бианка, как безвольный лунатик, ходила следом за мужем, высоко держа фонарь. На ее лице не отражалось никакой мысли.

14

Сборы были закончены в один день. Домашний скарб громоздился на крыше дилижанса. И уже можно было бы ехать, если бы не разногласия между пассажирами. Одни нетерпеливо стремились в сторону Версаля; другие, более осторожные, пытались доказать необдуманность подобного намерения. Они готовы были объехать вокруг всего Парижа, лишь бы не встречаться с отрядами национальных гвардейцев.

— Милые мои! Объятия вымытого прусского лейтенанта я предпочитаю поцелую обовшивевшего национального гвардейца! С голода он может откусить мне нос, — игриво заявила из угла кареты толстая пассажирка.

Шутка не встретила отклика, и поездка началась при довольно мрачном настроении путешественников. Все они так же, как и супруги Ленуар, спешили избавиться от ужасов войны и революции, они воображали, что стоит выбраться за линию арьергардов прусского обложения, как все будет позади. Счастливцы, занявшие места около окон, то и дело дышали на стекла. Им хотелось еще разок взглянуть на страшные, ставшие неузнаваемыми улицы и площади Парижа.

Ленуар, который в случае необходимости любил вспомнить о своем нефранцузском происхождении, в душе все же оставался коренным парижанином. Не без грусти покидал он город, где испытал трудности продвижения к первым ступеням лестницы благополучия и где начала восходить его звезда. Ах, как жестоко и как неожиданно прервалось это восхождение! Чувство сожаления смешивалось в душе Ленуара с каким-то облегчением — ведь Жан сбрасывал с себя сейчас страхи, связанные с невзгодами и опасностями сидения в городе, где бушуют сотни тысяч восставших рабочих.