Повести. Очерки. Воспоминания

«Так-то штурмуют укрепления!» — думал Володя, в первый раз видевший эту историю и почувствовавший маленькое разочарование к ней. Уж очень это все было просто, по-человечески, не так, как описывают и как он представлял себе. И все-таки он внутренне порадовался, что не на его долю выпало вести солдат на штурм Гривицы, в этот негостеприимный клочок вскопанной, изборожденной гранатами земли.

Вот отдельные фигуры, темными пятнами выделяющиеся на фоне неба, начинают выскакивать изо рва и, кто тихо, кто бегом, отходят назад… потом, как муравьи из кучи, выползает изо рва масса фигурок, сильно работающих руками и ногами, едва встав на ноги, устремляющихся вниз, под прикрытия уклонов, в более безопасные места, и провожаемых выстрелами неприятеля, видимо, едва только успевающего заряжать и заряжать орудия.

Володя не сразу сообразил, что это значит, и только раздавшийся около него голос: «Отбиты!» — вывел его из недоумения. Опять невольно подумалось: «Так вот что значит быть отбитыми! Как и это просто, не так, как по реляциям!» Он невольно взглянул на князя Карла: его светлость был так встревожен, что, казалось, шатался на ногах.

— Лошадь!.. Я поеду туда, скорее лошадь! — отрывисто приказал он.

— Как ваш князь встревожился, однако, — заметил один из наших офицеров оставшемуся после отъезда князя румынскому полковнику.

— Он знает, что если отобьют, так ему несдобровать, — флегматично, не отнимая бинокля от глаз, ответил тот, — его прогонят из Румынии.

Наши войска, буквально осыпаемые гранатами и пулями, тоже воротились, даже не дойдя до бруствера редута.

Высоты были гладки с этой стороны, и солдатики очутились как на ладони у турок, — стреляй на выбор! Видно было, как ряды стали двигаться все медленнее и медленнее, как от действия неприятельского огня линии людей стали чаще разрываться и, главное, не смыкаться дружно сейчас же снова; «ура» сделалось нерешительным, прерывистым, не только не увлекающим, а скорее каким-то предостерегающим… Некоторые попятились назад, но большая часть стояла еще в нерешительности, продолжая шуметь… Одна, другая граната шлепаются между шеренгами, разрываются с страшным шумом, валят много народа и окончательно обескураживают штурмующих… Все беспорядочно поворачивает назад: кто похладнокровнее, отходит тихо, нервные бегут…

Приблизительно около пяти часов Владимир увидал влево, внизу, какую-то фигуру верхом, в странной шляпе с широчайшими полями. Выдвинувшись из дыма, покрывавшего поле битвы, фигура слезла с лошади и приблизилась. Оказалось, что это поручик Грин^[25], военный агент Соединенных Штатов. Он возвращался из центра, из отряда генерала Глотова, и уверял, что в этой части войск полная неудача: солдаты воротились усталые, обессиленные физически и нравственно, и нельзя было надеяться снова двинуть их с расчетом на успех, при наличных силах, недостаточных против высот, укрепленных траншеями и такими страшными редутами, да вдобавок грязных, скользких.

Стало смеркаться, треск ружейных выстрелов начал утихать, орудия стали молчаливее. Начальник Володи тут и остался ночевать, чтобы быть ближе к полю битвы.

Надвигалась ночь, моросил все тот же назойливый мелкий дождичек; мало было огней, немного разговоров, еще менее шуток и смеха. Все, начиная с его светлости, устраивались и примащивались на ночь, как могли, в колясках, тарантасах, даже телегах и под теми и другими.

Владимир забрался в повозку к полковнику Ассенкапу и считал себя еще счастливее других, так как имел надежду согреться и заснуть, но бравый полковник, бывший до той поры молчаливым, вдруг тоненькою фистулой стал выпевать различные мотивы из Травиаты и Трубадура. Вряд ли полковник попевал по тому побуждению, по которому обыкновенно заливается соловей, вернее, что он хотел внести нотку развлечения в свое и общее грустное настроение; но только Половцев, как ни старался, не мог заснуть, и когда, наконец, хозяин успокоился, гость, убедившись, что ему не заснуть эту ночь, тихонько вылез из повозки и подошел к ближнему огню, около которого грелось несколько офицеров и казаков.

Глядя на эту кучку людей, ярко освещенных пламенем костра, ему вспомнилось классическое выражение: «картина, достойная кисти Сальватора Розы»^[26].

Сидели на чем попало: на седле, на бурке, на заготовленном для костра хворосте и просто на траве; другие стояли кто передом, кто задом к огню, широко расставивши руки и ноги, щурясь от дыма и искр. Шутили, смеялись вполголоса, чтобы не нарушить покой князя, спавшего неподалеку в своем экипаже.

Вдруг Владимир услышал громко и резко раздавшийся в тишине голос, по которому узнал генерала Тимур-хана:

— Ваша светлость!

— Что тебе?

— Ведь Гривицкий редут взят!

— Врешь?

— Ей-богу, взят!

— Да врешь ты, я тебе говорю!

— Зачем же я буду врать? Я оттуда, говорил с нашими и румынами.

— Ну, если ты врешь, я тебе надеру уши, а если говоришь правду — расцелую!

Начальство распорядилось позвать и послать к редуту генерала Крюкова, для того чтобы хорошенько разузнать, в наших он руках или нет.