Повести. Пьесы

Ленка удивленно подняла глаза:

— Ты собираешься с ним расходиться?

— Да нет, в общем, — подумав, сказала Женька.

Покурив, девчонки пошли в квартиру. Елену я придержал за локоть.

— Что это за личность?

Она сразу поняла, о ком речь, и ответила спокойно и внятно:

— Мой любовник.

— Эта мартышка?

Я не столько возмутился, сколько удивился.

Ленка сказала:

— Какой есть.

У меня все стоял перед глазами ухватистый человечек, с обезьяньей сосредоточенностью переливающий водку из бутылки в графин.

— Ну что ж, тебе видней.

Я тупо покивал, осваиваясь с этим новым в Ленкиной жизни обстоятельством, после чего съехидничал, что было грубо и совсем уж неумно:

— Может, у него душа хорошая?

Это ее задело.

— А какая разница? — спросила она упрямо и даже зло. — Разница-то какая?

Я пожал плечами:

— Да, наверное, никакой.

Это были просто слова: она сказала фразу, и я сказал фразу. А по существу я ничего не понимал. То есть головой понимал, но никак не мог соединить в воображении Елену с этой мартышкой. Мы редко виделись в последние годы, я не успевал привыкнуть к ее изменениям, и для меня она, в общем-то, оставалась девочкой, влюбленной в театр, для которой улыбка была естественным состоянием лица.

Но ведь на самом-то деле она давно уже трезво оценила театр и давно уже не улыбалась.

Видно, из комнаты кто-то вышел в коридор, не прикрыв дверь — отчетливо донеслась музыка.

— Плюнь, писатель, — сказала Ленка и потянула меня за рукав. — Шейк умеешь?

— Так себе, — сморщился я.

— Плевать!

Она отпустила мой рукав и стала танцевать одна, резко и в то же время плавно двигая плечами, локтями, бедрами, коленями — танец словно стекал по ней от шеи к ступням. Это был сразу и шейк, и пародия на шейк: она закатывала глаза, шумно, со стоном, дышала и простирала ко мне дрожащие якобы от страсти пальцы.

Музыка кончилась, и Елена, картинно поклонившись, остановилась.

Вот и еще что-то в ней произошло за год, что мы не виделись — к чувствам, ей доступным, добавилась злость. Она словно мстила всему миру за свою прошлую постоянную улыбку, за парней, не любивших ее, за сегодняшнюю душевную неразбериху и половинчатость, за работу, которая не способна занять ее целиком.

Но кого могла наказать Ленка за эти несправедливости фортуны?

Да, пожалуй, себя одну.

Вот она себя и наказывала. Душа, улыбка, друзья, призвание — все шло в распыл!

Конечно, жизнь не чертят по линейке, в ней все сложней. Но я человек настроения, и тогда, на грязной лестничной площадке, мне показалось, что Ленкина судьба повернулась именно так.

А Елена, кончив танцевать, снова закурила, с жадностью втягивая дым. В этой жадности было что-то бабье, сильно ее старившее. Я хотел отнять сигарету, но она не отдала.

— Много куришь, — сказал я, — зубы посыпятся.

Она ответила в том смысле, что это все мура — только слово употребила грубей и грязней. Я проговорил невесело:

— Не нравишься ты мне, старуха.

— Вот видишь, а ему нравлюсь! — с вызовом ответила она. — Пошли чай пить.

И мы пошли пить чай.

В комнате Анюта резала торт, пластинки на проигрывателе меняла теперь Милка. А человек с мартышечьими ухватками уговаривал Милкиного мальчика добить графинчик…

Не Ленка мне не нравилась — как она могла мне не нравиться! Но давило происходящее с ней. Вот эта жадность к сигарете, небрезгливость к грязному слову, упрямое и злое лицо. И, конечно, же этот, с мартышечьими ухватками, хоть сейчас он, может быть, понимал Елену лучше меня.

Да и весь день рождения с торопливыми тостами и общим разбродом показался мне случайным и непрочным, словно распадающимся на глазах…

Милкин мальчик пить все же отказался, и лысоватый человечек вылил весь остаток водки в свой стакан — вышло как раз до края.

— Чтоб водка на столе осталась, — приговаривал он, — я такого греха на душу не возьму.

Елена подошла к нему и мягко положила руку на плечо.

— Не надо, а? — попросила она негромко. — Опять печень болеть будет.

— Да у нас в Полярном крае литр за водку не считают, — ответил он прибауткой, но с пьяным упорством в голосе.

— Тогда давай вместе, — сказала Ленка весело и быстрым, ловким движением вылила две трети водки в свой стакан. — За мир во всем мире!

Они чокнулись, выпили, и она, отвернувшись, передернулась от отвращения. Однако тут же вновь улыбнулась и поцеловала его дружески в плохо выбритую щеку.

Это для меня он был мартышка. Но для себя-то человек! И, как всякий человек, нуждался в понимании и заботе, в руке и дыхании близкого существа.

Но почему именно Елене выпала при нем эта роль?..

Кстати, через неделю мне пришлось взглянуть на Ленкин день рождения малость по-иному, когда знакомый еще по школе парень, ныне актер и довольно известный эстрадный певец, позвал на промежуточный юбилей: тридцать пять лет.

Торжество состоялось в «Праге», в небольшом зальчике. Стол был на двадцать персон, и сидело за ним ровно двадцать персон, словно не стол подбирали по гостям, а, наоборот, гостей по габаритам стола. Кого-то из пришедших я знал, с кем-то познакомился, про кого-то спросил хозяина.

Из старых наших приятелей не было никого.

Постепенно проявилась общая картина.