Повести. Рассказы

Он был мужчина, если хотите. По природе своей, героическому нутру он должен был, вероятно, пойти в моряки, в летчики, в солдаты. Но для этого надо было иметь несколько жизней. Поэтому он в песнях проживал то, что хотел бы прожить в жизни. Он, будучи артистической натурой, как бы становился на мгновение тем, кем хотел быть. Свою несостоявшуюся ипостась находил он в этих песнях.

Но мало хотеть, надо знать. Судя по его песням, он всегда знал предмет досконально. Откуда? У него была изумительная память, а слушать он умел, как никто. Это редкий дар. Мне кажется, не умеющий слушать, слушающий самого себя (таких мы часто встречаем в компании), как художник слова — конченый человек. Ему уже не узнать ничего нового, поскольку ничего не услышать.

Для Володи общение с интересными людьми значило очень много. Он, как поэт, питался тем, что видел и слышал. Для него интересные люди были окном в мир, куда он, перегруженный заботами и обязанностями, не имел легкого доступа. Он искал таких встреч. Однажды пришел к нему человек удивительной судьбы, золотоискатель из Сибири. Я видел, как Володя слушал его. Весь — напряженное внимание, боязнь упустить слово из рассказа. Живая реакция на смешное, искренняя боль в глазах, когда речь заходит о несправедливости. И опять добрая улыбка, раскрепощающая собеседника, робевшего поначалу перед любимым поэтом, популярным артистом. Человек этот рассказывал всю ночь. Володя несколько раз брал гитару, начинал песню, но обрывал ее, откладывал гитару в сторону.

Выстраданное другими всегда казалось ему более значительным, чем свое, собственное.

* * *

Снова обращаюсь к записной книжке. «Август 68-го. Лечу в Красноярск. Оттуда — поездом до станции Мана. Потом — пешком. Глубокой ночью вхожу в село. Оно расположено на берегу саянской речки и называется очень красиво — Выезжий Лог. Бужу всех собак, с трудом нахожу нужный мне дом. Стучу…»

Открыл мне Валерий Золотухин. Они с Володей снимались тут в «Хозяине тайги». В доме темно — ни керосиновой лампы, ни свечки, электричество отключили в одиннадцать часов вечера. Мы обнялись в темноте. Володя сказал…

Что может сказать разбуженный среди ночи человек, которому в шесть утра вставать на работу? Каждый, наверное, свое. Но я точно знаю теперь, что скажет истинный поэт.

— Какую я песню написал! — сказал Высоцкий. Валерий протянул ему гитару. Я еще рюкзака не снял, а они уже сели рядышком на лавку и запели на два голоса «Баньку». Никогда больше не доводилось мне слышать такого проникновенного исполнения.

* * *

Близкий его друг сказал мне однажды. Слова поразили детской искренностью, в таком ведь не часто сознаются. Он сказал:

— Знаешь, о чем я мечтаю? Чтобы на Володю напали хулиганы, а я оказался рядом…

Если бы Высоцкого спросили, сколько у него друзей, он бы сбился со счета. Но он не подозревал, как много обнаружится их после его смерти. В этом нет ничего удивительного. Он так легко сходился с людьми, так был контактен, как принято нынче говорить, так улыбчив, так расположен к собеседнику, так умел его разговорить, заставить выдать сокровенное, с таким неподдельным интересом слушал его и, расставаясь, так искренне просил не забывать, звонить, навещать, что человек, только что с ним познакомившийся, уходил от него в убеждении, что именно его отметил, выделил из толпы Володя, и навеки записывал Высоцкого в свои близкие друзья.

* * *

Однажды мы жили с ним в Болшево, в Доме творчества кинематографистов. Пытались сочинить детектив. Сюжет шел плохо и вскоре застрял окончательно. Запутались мы на «кранцах» — сюжет был морским. Я, считавший себя знатоком морского дела, уверял насчет «кранцев» одно. Володя — другое. Мы поссорились.

Год примерно спустя в случайном разговоре с моряками я с удивлением обнаружил, что Высоцкий был прав. Потом мне не раз приходилось изумляться его удивительной осведомленности о предмете или области, весьма отдаленной от рода его занятия. В 68-м году физики Сибирского филиала Академии наук показывали нам строящийся ускоритель. Объяснял что к чему молодой бородатый ученый. Вскоре я отвлекся от его объяснения, так как перестал что-либо понимать. Смотрю, Володя кивает, поддакивает. Ну, думаю, играет. А на самом деле ничего не понимает, как и я. Вдруг он стал задавать вопросы бородатому физику. Вопрос — ответ, вопрос — ответ. Словно мячики кидают друг другу. Вскоре я понял, что мой друг свободно разбирается в предмете разговора. А ведь он был чистым гуманитарием! Вот еще один штришок, который не грех добавить к портрету Высоцкого.

Но вернемся к нашим баранам. То есть «кранцам», которые нас рассорили. Плюнули мы на сценарий — каждый занялся своим делом. Спустя некоторое время Володя буркнул:

— Расскажи мне про шахматы.

«Ага, — подумал я, — скоро появится песня про мои любимые шахматы». Он как раз находился в «спортивной полосе» своего творчества.