Повести, рассказы, очерки 1912-1923

Вот сидит Шир-Али на коврах, выше всех, весь в шёлке и золоте, — сидит, открыв рот, и одинокий глаз его не виден в радужном блеске драгоценных камней.

А пред ним стоят, преклонив головы, великие мурзы, воины, мудрецы и девяносто девять тысяч удивлённого народа.

И сам Непобедимый стоит пред ним, прислушиваясь молча, как рыгает чисто вымытый, по горло сытый нищий.

И сказал ему Тимур-хан:

— Скажи нам что-нибудь, Шир-Али, счастливый человек, скажи нам лучшее, что ты носишь в душе твоей, знакомой со всяким горем, — в доброй душе твоей…

Подумал одноглазый и сказал:

— Добрые люди — подайте милостыню одноглазому нищему, подайте…

Долго молчали князья, воины, мудрецы, девяносто девять тысяч народа, и сам Тимур долго молчал. А потом, вздохнув, повелел:

— Повесьте эту кривую собаку на воротах города!

* * *

Есть люди, которые думают, что одноглазый нищий в последний час жизни своей — только в этот час! — был более мудр, чем победитель мира.

III

И вот что ещё рассказывают о Тимуре.

Когда он насытился славой, как Хороссан зноем солнца, он стал задумчив и немногословен, подобно мудрецу с берегов Ганга.

И, созвав однажды в шатёр свой величайших мудрецов земли, кратко спросил их:

— Мне нужно видеть бога, — как я могу достичь его?

Разные пути указывали мудрецы Тимуру, но он жестоко молчал, отталкивая мудрых взглядом презрения.

Молодой мудрец далёкой страны Средиземного моря указал Тамерлану:

— Только разумный труд приводит к познанию мудрости божией!

— Это путь рабов, — крикнул Хромой, — укажи мне путь владыки!

— Бог познаётся созерцанием, — сказал седой старик из Пешавера.

Усмехнулся Тимур.

— Созерцание — сон души и бред её, ступай прочь, старик!

Византиец сказал, что путь к богу лежит сквозь любовь и терния любви к людям, но Тимур не понял византийца, насмешливо возразив ему:

— Тех, которые много любят, мы называем распутными, и они заслуживают только презрение.

Так он отверг все советы мудрецов и много дней был мрачен, точно ворон.

Но однажды, запоздав на охоте, он остался ночевать в горном ущелье, и вот, на рассвете, ворвалась в ущелье буря, осыпая его каменные бока огненными стрелами, наполнив горную щель степной пылью и тьмой.

И в громе, во тьме Тимур-ленг услыхал спокойный Голос:

— Зачем я тебе, человек?

Понял Хромой, кто говорит с ним, но не устрашился и спросил:

— Это ты создал мир, который я разрушаю?

— Зачем я тебе, человек? — повторил Голос бури. Подумал Тимур, глядя во тьму, и сказал:

— Родились в душе моей мысли, не нужные мне, и требуют ответов — это ты внушаешь ненужные мысли?

Не ответил Голос, или не слышен был Тимуру ответ его в злом хохоте грома среди камней.

Тогда выпрямился человек и заговорил:

— Вот, я разрушаю мир, — весь он в ужасе пред мечом моим, а я не знаю страха даже пред тобою. Тысячи тысяч людей видели меня, а я даже в сновидениях не встречался с тобою. Ты создал землю, посеял на земле неисчислимые племена, — я поливаю землю твою кровями всех племён, я истребляю лучшее твоё, вся земля побелела, — покрыта костями людей, уничтоженных мною. Я делаю всё, что могу, ты можешь только убить меня, ничего больше ты не сделаешь мне, ничего! И вот — я спрашиваю: зачем всё это — я, ты и все дела наши?

Голос спокойно сказал:

— Придет час, и я накажу тебя…

Усмехнулся великий убийца.

— Смертью?

И Голос ответил:

— Страшнее смерти — пресыщением накажу я тебя!

— Что такое пресыщение? — спросил Тимур.

Но буря взлетела к вершинам гор, и никто не ответил Тамерлану.

После этого Тимур-ленг жил ещё семьдесят семь лет, избивая тьмы людей, разрушая города, как слон муравейники.

Иногда, на пирах, когда пели о подвигах его, он вспоминал ночлег в горах и Голос бури и, вспоминая, спрашивал лучших мудрецов своих:

— Что такое пресыщение?

Они говорили ему много, но ведь нельзя объяснить человеку то, чего нет в сердце его, как нельзя заставить лягушку болота понять красоту небес.

Умер великий Тимур-ленг, разрушитель мира, после великой битвы, и, умирая, он смотрел с жалостью в очах только на любимый меч свой.

Пожар

Наша улица — Мало-Суетинская — круто спускалась с горы к реке по двум сторонам оврага-съезда, вымощенного, точно на смех, неровно, крупным булыжником. По откосам овраг густо зарос лопухами, полынью, конским щавелём; в гуще пыльного бурьяна, среди сношенных опорков, черепков посуды и битого стекла, грустно прятались синие цветы повилики, розовые кисточки клевера, золотые звёзды лютиков и мохнатый одуванчик.

Съезд был непригоден для езды — даже пустые телеги сами собою катились вниз, подпирая лошадей, а спуститься с возом и подавно никто не решался.

Круглый год эта щель в земле была безлюдна, и хотя внизу гудел город, но казалось, что съезд ведёт за реку, в синевато-серую пустоту лугов. Только летом, в праздничные дни да жаркими ночами, доможители Мало-Суетинской вылезали из своих жилищ, располагаясь в бурьяне откосов для бесед, пьянства и любви, возбуждаемой не столько игрою здоровой крови, сколько желанием избыть скуку нищей жизни.