Повести, рассказы, очерки, стихи 1900-1906

— Сейчас придёт, — сказал коренастый мужик, отвернувшись от Салакина, и стал свёртывать папироску. Ванюшка тоже встал, но тотчас же снова опустился на стул, ноги у него стали дряблые, мягкие и не держали тела его. Он тупо взглянул в лицо товарища и, видя, что губы Салакина дрожат, тихо зарычал от тоски и страха.

Кабатчик вернулся один. Он так же медленно и спокойно, как вышел, возвратился за стойку и, облокотясь на неё, сказал старику:

— А опять теплеет…

— К тому время идёт, к теплу…

— Ну, мы едем! — громко сказал Салакин, подходя к стойке. — Получай.

— Погоди, — лениво, улыбаясь, сказал кабатчик.

— Нам некогда, — тише произнес Салакин, опуская глаза.

— Ну, погоди, — повторил кабатчик.

— Чего годить?

— А вот я за старостой послал…

Ванюшка быстро встал на ноги и снова сел.

— Мне староста ни к чему, — заявил Салакин, передёргивая плечами, и зачем-то надел шапку.

— А ему тебя надо, — лениво проговорил кабатчик, отодвигаясь от Салакина.

Старик и коренастый мужичок заинтересовались непонятным для них разговором и подвинулись к стойке.

— Хочет он тебя спросить, как это выходит — торгуешь ты мясом, а везёшь кульё из-под углей?

— А-а-а? — протянул старик, отходя от Салакина.

— Вот оно что! — воскликнул коренастый. — Лошадку угнали?

— Нет! — тонким голосом воскликнул Ванюшка. Салакин махнул рукой и, оборотившись к нему, сказал с кривой усмешкой:

— Приехали, — готово!

В дверь кабака с шумом, торопливо вошло ещё человек пять мужиков. Один из них, высокий, рыжий, держал в руках длинную палку. Ванюшка смотрел на них широко раскрытыми глазами, ему казалось, что все они, как пьяные, качаются на ногах и раскачивают кабак.

— Здорово, молодчики! — сказал мужик с палкой. — Нуте-ка, скажите-ка нам, вы кто такие? И отколе? Вот я, примерно, староста, — а вы?

Салакин взглянул на старосту и засмеялся смехом, похожим на лай собаки. А лицо у него побледнело.

— Ты смеяться? — сурово сказал один из мужиков и стал засучивать рукава.

— Погоди, Корней, — остановил его староста. — Всему своя очередь. Они и так… Вы, ребята, тово, — вы прямо, вчистую говорите — где лошадь взяли? Во!

Ванюшка тяжело и медленно, как подтаявший снег с крыши, съехал со стула на пол и, стоя на коленях, начал бормотать, заикаясь:

— Православные, — не я! Он! Мы лошадь не угнали, — мы угольщика убили… Он тут, — недалеко, — в снегу зарыт. Мы не угоняли лошадь, — мы ехали только, ей-богу! Это всё — не я! Она сама отстала, лошадь; она придёт! Мы не хотели убить, — он сам начал — кистенём! А мы в Борисово шли, — мы хотели приказчика ограбить, — поджечь сначала, — а лошадей мы не трогали! Это всё он меня, вот этот…

— Вали-и! — громко крикнул Салакин. Он сорвал с головы шапку и бросил её к ногам мужиков, стоявших пред ним молчаливой, плотной, тёмной стеной.

— Сыпь, Ванька, хорони!

Ванюшка замолчал, опустил голову на грудь, руки у него повисли вдоль тела.

Мужики долго смотрели на них угрюмо и молча. Наконец, один — тот, с птичьим носом и скрипучим голосом, — вздохнул и громко, с досадой сказал:

— Эки ведь злодеи, дураки, — а!

Легенда о Марко

В лесу над рекой жила фея.
В реке она часто купалась;
И раз, позабыв осторожность,
В рыбацкие сети попалась.
   Её рыбаки испугались,
   Но был с ними юноша Марко:
   Схватил он красавицу фею
   И стал целовать её жарко.
А фея, как гибкая ветка, —
В могучих руках извивалась,
Да в Марковы очи глядела
И тихо над чем-то смеялась.
   Весь день она Марка ласкала;
   А как только ночь наступила,
   Пропала весёлая фея…
   У Марка душа загрустила…
И дни ходит Марко и ночи
В лесу, над рекою Дунаем,
Всё ищет, всё стонет: «Где фея?»
А волны смеются: «Не знаем!»
   Но он закричал им: «Вы лжёте!
   Вы сами целуетесь с нею!»
   И бросился юноша глупый
   В Дунай, чтоб найти свою фею…
Купается фея в Дунае,
Как раньше, до Марка, купалась;
А Марка — уж нету…
      Но всё же
От Марка хоть песня осталась.
   А вы на земле проживёте,
   Как черви слепые живут:
   Ни сказок о вас не расскажут,
   Ни песен про вас не споют!

Человек

I