Повести, рассказы, стихи 1892-1894

Её адепты всюду терпели горестные поражения; те же, которые умели и успели избежать таковых, благородно ретировались с поля битвы, шалаберничали и ныли, не имея возможности сделать что-либо иное по причине отсутствия в них живой души. И вот, обуреваемая грустными соображениями о тщете своей борьбы с Пороком, Добродетель вслушивалась в звуки гимна своему сопернику и грустно глядела на его изящно-пошлую и нагло-красивую фигуру.

Но вдруг она ощутила в себе зарождение некоторой новой мысли, мысли странной, несообразной с её достоинством, не гармонировавшей с её деятельностью, даже противной её сущности и формулированной ею, наконец, так: «А не поговорить ли мне с ним по душе? Ведь, в сущности, я никогда не говорила с ним по душе-то. И может быть… кто скажет, что может быть?.. Я заговорю с ним… да, я заговорю!.. Скажут, что это постыдно для меня… Но боже мой!.. Разве впервые услышу я обвинение в неустойчивости и слабодушии?..»

— Милостивый государь! — крикнула она на тот берег. — Послушайте!..

Милостивый государь только что выпил бокал шампанского за своё здоровье и намеревался выпить ещё бокал.

— Сударыня! — галантно раскланялся он. — Чем могу служить?..

— Я бы хотела… то есть нет!.. Вернее сказать, я хотела бы…

— Бокал шампанского, сударыня?..

— Милостивый государь!.. прошу вас не оскорблять меня такими подозрениями! — гордо подняв голову, заявила Добродетель.

— Сударыня!.. Извините!.. Ваше прославленное великодушие позволяет мне надеяться, что вы мне извините?.. Но, право, я предложил вам бокал с таким же уважением, с каковым имею честь предложить вам теперь целую бутылку.

— Я не пью, милостивый государь… Разве вы не знаете, что я не пью?.. — строго сказала Добродетель.

— Знаю, ах, знаю!.. И искренно сожалею об этом, сударыня, ибо вы лишаете себя одного из высоких наслаждений. И удивляюсь вам, ибо, имея дело с людьми, нельзя не напиваться вдребезги — так тошно и тяжко общение с ними!

— Позвольте! Я хочу говорить с вами серьёзно, я хочу говорить с вами, как с силой, которая…

— Всегда к вашим услугам, сударыня! всегда к вашим услугам…

— Не перебивайте!.. Которая — имеет в жизни почти такое же значение, как и я, и которая борется со мной. Но почему?.. Вот этот вопрос я хотела бы беспристрастно и всесторонне обсудить с вами и, обсудив, может быть, придти к какому-либо соглашению…

— Сударыня!.. Клянусь торжественно моим торжеством, которое, в скобках сказать, порядочно-таки надоело мне, вам пришла в голову идеально добродетельная мысль. Ф-фу!..

Как бы это славно устроить маленькие каникулы! Века твёрдо стоим мы с вами на своих берегах и никогда не воспользовались минутой отдыха… Всё борьба, борьба… да из-за чего же, смею спросить?!.

— Позвольте, отнеситесь серьёзно к тому, что я нашла нужным сказать вам!

— строго заметила Добродетель.

Но Порок вдруг вскипел — с ним произошло что-то странное, и он очень гордо и веско заговорил:

— Нет-с, позвольте! я хочу высказаться, чёрт побери!..

— Милостивый государь! Вы ругаетесь… — укоризненно сказала Добродетель.

— Да, я ругаюсь! Я — будь я проклят, ругаюсь, я хочу и буду ругаться!..

И я хочу высказаться!.. Я имею право высказаться… Я возмущён, я оскорблён, я, наконец, требую внимания к себе! Предполагается, может быть, что я не чувствую оскорблений?.. О!.. я…

— Позвольте, милый мой Порок, — что вы хотите сказать всеми этими воплями и восклицаниями?.. Уверяю вас, — ничего нового для меня вы не скажете. Как и вы, я исполнена горечи, как и на вас, на меня клевещут, как и вас, меня оскорбляют и унижают…

— Э, сударыня!.. Вот оттого-то вас и не любят люди, что вы слишком пристрастны к длинным речам!..

— Позвольте! Будьте же благоразумны и хладнокровны!..

— Я… хладнокровен?!. Чёрт бы побрал все окружающие меня нелепости!.. Я исковеркан этой жизнью, вот что. И я устал… да!.. Я, говоря откровенно, давно уже усомнился в разумности нашей вражды, я давно уже хотел предложить вам перемирие для того, чтобы обсудить: зачем нам нужно топтать в грязь друг друга? Кому это доставляет удовольствие? — Но что-то мешало мне сделать это, и вот я от дум и тоски стал почти таким же рефлектиком, как и мои приверженцы — люди. Я глубоко несчастлив, сударыня…

Сколько в моей жизни горечи и боли, о!..

— Но послушайте же, наконец! — прервала Добродетель минорные излияния своего врага. — К чему поведут ваши жалобы? Вы хотите сострадания? Но ведь будем откровенны до конца — вам должно быть известно, что я не умею сострадать иначе… как на словах… нужно ли вам такое сострадание!.. У меня есть основание думать, что я при создании моём была награждена всеми необходимыми для меня, как для Добродетели, свойствами, но очевидно, что с течением времени и в борьбе с вами — эти свойства измельчали, утратились, и в данное время я гораздо более фантом, чем нечто, действительно существующее…

Где же искать причину такого грустного явления?.. В отношениях людей ко мне и нигде более! Эти отношения…