Повестка в космос

Вторую черноглазку придавливал животом усатый мужик. Я узнал в нем одного из футболистов, с кем мы играли на командной площадке станции. Отвалив его в сторону, я поднял ауанику на руки и отнес к подружке.

Горемычные! Не получилось из вас сестер милосердия. Два маленьких тельца лежали передо мной, вызывая мрачные мысли. Может, и не стоило им участвовать в войне? Слишком они «ювелирные» на вид. Как они лечили? Не было у них ни сумок с медикаментами и бинтами, ни сил, чтоб ворочать здоровые тела землян и диштов, а уж тем более истантов…

Я решил похоронить их в одной могиле. Отнес одну, взял на руки вторую. Легкая, будто ребенка несешь. Дойдя до ямы, почувствовал, как липнет к телу футболка. Что за черт… Опустив тело на землю, сморщился от резкого травянистого запаха. Футболка и джинсы темнели мокрым пятном. Дьявол! Ауаника обмочилась.

Упав рядом на колени, приложил ладонь к ее щеке. Прохладная. А какая должна быть? Какие они живые? Наклонившись, прислушался к дыханию. Ни звука. Тонкая красивая рука с длинными пальцами (пять штук! Черт, как у людей!), но пульс никак не прощупывался. Я даже не знал, есть ли у них сердце, какой уж там пульс. Что мне делать? Как узнать, жива или нет? Если жива — как помочь? От бессилия сводило скулы. Где вы, Борис Моисеич? Что там у нас насчет ауаники? Надо было не кино нам показывать, а учить первой медицинской помощи для инопланетян.

А вот вторая ауаника точно мертва. Тело — ледяное, лицо как маска. По таким же тонким пальцам расползлась сеть черных прожилок. Но все равно, пусть пока полежит, черт ее знает, мне еще людей хоронить, там посмотрим.

Я отнес обеих назад к кораблю. Постоял, подумал. И решил ту, которая обмочилась, положить в каюте.

Пульса я так и не нашел, дыхания не заметил, но ощущал, знал однозначно — жива. Грязный саван просто развертывался, — в трепете я оглядел ее гладкое тело лимонно-кремового цвета. Если я не последний идиот, то, учитывая схожесть их строения с нашим, это все-таки девушка. Видимых повреждений не замечалось. Собственно, на этом мой медицинский осмотр и завершится.

Душ еще испускал тоненькую струйку. Как мог, я выстирал ее одежду. Отодрал от полотна небольшой кусок ткани.

Влажные полосы собирались на ее коже в маленькие капельки. Очищенная от грязи, кожа становилась матовой. По-прежнему тело струилось прохладой. По крайней мере, это не походило на трупное окоченение ее подруги. Знать бы, как помочь! Что они за существа? Может быть, частичное внешнее сходство с людьми означало и одинаковое внутреннее строение?

Закончив обтирать, моя рука осторожно легла на ее грудь. Ни груди как таковой, даже там, где место соскам, — ничего, гладкая поверхность. Я чуть надавил на упругую кожу — и не мог поверить. Плоские широкие ребра огибали тело с двух сторон, но в середине не соединялись. С ума сойти. Ведь это же опасно! Никакой защиты…

Решив больше не изображать из себя доктора, прикрыл ее своей курткой. На безмятежном лице малышки не отражалось признаков жизни. Но это было спокойствие скорее сна, чем смерти.

Черные холмики тянулись траурной аллеей. Семнадцать человек, трое диштов, одна ауаника и истант. На неизвестной планете. В неизвестной галактике. Маленькая точка в бездне Вселенной. Могилы останутся безымянны. Никогда и никто не придет сюда, чтобы помянуть похороненных. Мне кажется, родственникам лучше даже не знать, где лежат их близкие. Уж лучше считать, что пропали без вести. Кладбище на краю мира — страшная вещь, выражение абсолютной, доведенной до предела разлуки: боль потери совмещается с кошмаром, когда измеряемость расстояния дарит надежду на последнюю встречу, а величина расстояния тут же надежду убивает.

Несколько дней мрачной тяжелой работы плохо сказались на мне. К содранным в кровь рукам стало невозможно прикоснуться. Спина разламывалась от боли. В голове постоянно крутилось, что в скором времени рядом с этими могилами забелеют останки еще одного страдальца.

А мне надо было держаться. Даже останься один, я должен теперь стоять до конца. Сколько еще подарков задолжала мне судьба? Я выжил на станции, я выжил в коллапсе пространства — единственный из всех людей, меня доставили на пригодную для жизни планету, — что еще? Пора опереться и на собственные силы. Тем более что сейчас я не один и как мог отвечал за жизнь еще одного живого существа.

За то время, что я хоронил погибших, никаких изменений в состоянии ауаники не произошло. По-прежнему неподвижность, по-прежнему отсутствие дыхания. Я смачивал ее рот водой, обтирал тело. Хотя воздух тут был теплый даже по ночам, ее я укутывал: плюнув на этику, вторую ауанику я похоронил без одежды, и теперь моя подопечная походила на кокон, обернутая саванами с ног до головы.