Повествования разных времен

Что такое обычная летняя волчья стая? Неточное в данном случае название. Ибо речь идет об одной лишь семье: отец, мать да несколько переярков. На следующий год переярки откалываются, обзаводятся — кому как посчастливится — собственной семьей, а на их место подрастают младшие, вчерашние малыши. Одинокие волки — неудачники, больные или бешеные — изгоняются из стаи не от злого чувства к слабейшему, а от доброго желания уберечь остальных, чтобы не множилось число больных и несчастных. С точки зрения вооруженного наукой и техникой человека, это — звериная безнравственность. Но с точки зрения вооруженного лишь одноразовым комплектом зубов зверя, это — гуманно.

Итак, волчья «стая» — немногочисленная дружная семья. Лишь в особых случаях — будь то зима небывало лютая, война у людей, голодуха повальная — собираются волчьи семьи в огромные настоящие стаи, о которых столько страстей порассказано, письменно и устно.

Если судить по справедливости, то трудно сыскать более верного супруга и более заботливого отца, чем «серый разбойник». Когда наступает пора отлучать волчат от материнского молока, а прокормиться самостоятельно они еще не могут, волк-отец становится как бы вторым их кормильцем. Добыв с превеликим трудом и риском еды — не более потребного, насытив себя и накормив связанную заботой о малышах единственную и неизменно любимую свою подругу, он съедает затем дополнительную долю мяса. И вскоре отрыгивает ее, наполовину переваренную, — волчата специально тормошат отцовское брюхо, чтобы скорее получить столь своеобразное, но необходимое им диетическое питание. Без помощи своего верного супруга волчице не выкормить, не вырастить, не воспитать волчат. Безотцовщина у этих зверей не в моде, а ежели и случается, то — как правило — по вине человека. И зря полагают люди, будто, убив прежде всего волчицу, тем самым только и губят волчат, зря за шкуру волчицы больше денег платят охотнику. Без волка-отца детенышам тоже не выжить…

Донат знавал одного охотничка, который тем и зарабатывал, что волков вдоль Реки отстреливал. Заработает свои кровавые рубли — тут же пропьет, с женой спьяну подерется, а проспавшись — снова ружьишко с гвоздя снимет, собаку кликнет и — на промысел. Когда изведут всех волков у Реки — чем займется?.. Умудрялся этот дядя приманивать волков на собственную собаку: привяжет ее с вечера к дереву, а сам — в засаду. Собачонка дрожит, бедная, скулит на весь темный лес — голодные звери на ее скулеж и приходят. Себе на погибель, губителю — на опохмелку. Очень уж уважают волки мясо собачье. Дальний родственник, как-никак… Известны случаи, когда отчаянный волк в сани вскакивал и прямо из рук человека собаку выхватывал.

Так надо ли удивляться, что Семафорыч, находясь в столь близком с волчьим логовом соседстве, всячески оберегал свою породистую Альфу. От волков-то уберечь пока удавалось, а вот… Короче говоря, ухитрилась проказница собачка не к месту и не ко времени ощениться. Щенки, по всему видать было, породы ее импортной достойны не оказались. Да то не их вина…

Собрали чрезвычайное совещание. Единогласно постановили: пока не привыкла, топить всех в Реке. Иначе все равно волкам достанутся, только страданий больше — и самим, и матери.

Решать-то было не так уж трудно, а вот кто возьмет на себя роль царя Ирода? Чтобы никого не обижать, решили тянуть жребий. Сложили в кепку Доната четыре листочка — три тополиных да один терновый.

Добряк Семафорыч даже взмок, бедняга, пока тянул. И вытянул тополиный.

— Надо, значит, надо! — бодро заявил Гуртовой, улыбнулся по-волчьи, прицелился глазом, хоть сейчас готовый любой приговор в исполнение привести. Но тоже вытащил тополиный. Такой же лист достался и Ласточкину. И ничего не оставалось невезучему Донату, кроме листочка тернового.

Альфу увезли на машине подальше, а Донат собрал маленьких слепышей в свою злосчастную кепку, из которой горький жребий вытянул, и вышел на опушку, к самому крутояру.

Вокруг молчали кусты непролазные, все тот же зловещий терновник, и чудилось Донату, что оттуда следит кто-то за каждым его движением. Внизу необратимо текла Река, ветра не было, вода не буйствовала, двигалась спокойно.

И скорей, скорей, стараясь не вглядываться и не рассуждать, Донат размахнулся, закинул первого щеночка подальше от берега, к середине Реки. Вслед за ним — другого, третьего… Всех до единого! Щенки погружались не сразу, долго еще уносились по течению, один за другим, хвостиками кверху, как поплавки… И долго еще видны были — будто живые, колыхались на поверхности воды…

Ночью Донат не мог уснуть: только закроет глаза — страшные те поплавки видятся, как вниз по Реке уходят, не желая тонуть. Он терпеливо лежал, не смыкая век, стараясь не ворочаться, не мешать уснувшему Гуртовому. Из автофургона доносился спокойный храп Ласточкина. Семафорыч то ли спал, то ли нет в своей палаточке, там же держал и Альфу.