Повидался…

— Ну и житуха была там, в Сибири, ежели сейчас на прошлое оглянуться да подумать. Чего только не пережил. Словно сон какой-то. Не верится, что в, живых остался, хоть глаза протри. Знаешь, Тийна, дважды меня замертво из воды тащили — раз на Байкале, раз на Лене. Я и золотишко копал, и рыбачил, и в тайге года два скрывался, трёх разбойников-хунхузов на тот свет отправил. И ещё всякого — уйма! Вот где размах-то. Помню, до Владивостока добирался — целых три недели. Пока ехал, бородой оброс, будто зверь таёжный. А кондуктор давай мою жёнку обхаживать — она в то время пригожая была, молодая! Ну, говорит, и дочь у тебя! Красивая дочь, папаша! А сам подмигивает: «Отпусти ты её со мной под венец». Тут народ кругом собрался, смеётся. Думаю, ну ладно, я тебе отмочу, не задавайся. И отмочил: «Не дочь она мне, а мать!» Тут весь вагон со смеху покатился, растерянный кавалер покраснел и был таков. Да, да, жили-пожили! Медведей, чьи шкуры на эту шубу пошли, собственноручно убил. И ещё как! Не из ружья! Настоящий охотник на медведя берёт с собой в лес вместо ружья… этакую, скажем, по грудь, рогатину. Только косолапый подойдёт, ты его давай дразнить — мым, мым, мым!.. Уставится он на тебя, глаза злющие — поедом едят, и потопает, попрёт. А ты ему в бороду глядишь и думаешь: кому из нас околевать. Вот уж поднялся зверюга перед тобой на задние лапы, лют как сам сатана, ревёт, пасть разевает… Я рогатину перед собой выставляю — так, чтобы одним концом в землю упёрлась, а другой — вровень с грудью, Тут самое страшное: медведь встаёт на задние лапы, бросается на тебя да напарывается на рогатину, валится, прямо-таки исходит рёвом, хрипит, пытается подняться, но вскоре затихает!..

Стоишь над ним, и чувство у тебя удивительное: какая громадина! И ты её своими руками убил без всякого ружья… Этаким манером я больше сорока медведей укокошил, не вру! Ну, а что до волков, то я настрелял целую гору!

Кооритс закатал рукав.

— Смотри, хозяйка, — продолжал он, — не всегда и с волками везёт! Видишь, какой след самец матёрый оставил. Руку клыками будто щепу разделал. На затылке у меня тоже шрамы, пострашней, чем на руке.

Пока гость рассказывал — то да сё, прошло больше получаса.

— Куда же это Яан запропастился со своим возом? — огорчённо заметил Кооритс.

— Да уж не знаю. Давно пора ему домой вернуться. Пойду-ка я, погляжу. Может, он за хлевом поленницу кладёт.

Она вышла, оставив гостя одного. Яан действительно уже привёз дрова и теперь складывал их у хлева под закраину крыши.

— Ступай в дом, Яан, — позвала Тийна, подходя к хлеву. — Знаешь, какой у тебя гость? Необыкновенный!

Яан, хлопотавший у воза, обернулся на зов, не выпуская полена из рук.

— Что ещё за гость? — спросил он чуть испуганно.

— А вот не скажешь ни за что, — томила жена.

— Ну кто? Полицейский, что ли?

— Почему полицейский? — подивилась жена. — Совсем нет. Твой хороший старый друг… Виллем Кооритс!

Яан, склонив голову, уставился в снег. Но сколько ни думал — всё напрасно. Он даже чуточку рассердился.

— Какой Кооритс? Что ты говоришь? Не знаю я никакого Кооритса. Наверно, опять какой-нибудь агент. Примазывается как «старый друг».

— Какой там агент? — в свою очередь разворчалась Тийна. — У тебя память, что ли, отшибло? Шестерёнки в голове поизносились?.. Тридцать лет назад он переселился в Сибирь, вернулся богачом и живёт нынче на своём купленном хуторе Кийпсааре.

Теперь-то Яан понимающе задрал голову, вспомнил: Виллем Кооритс — школьный товарищ, друг детства.

— Неужели он сам тут? Поди-ка, Виллем тут, а? — не мог он опомниться от удивления.

— Растолстел Кооритс, важности набрался, — говорила жена, — вроде мясника с виду, на шее складки. Ввалился в двери, словно медведь. Шуба на нём, знаешь, медвежья, длинная, почти до полу, и подбита тоже мехом. Сапоги — из оленьей кожи, мягкие, совсем будто бархатные. На носу очки, а во рту зубы золотые блестят. Чешет как еврей — и по-русски, и по-татарски.

Наскоро Тийна передала мужу всё то, что услышала от нежданного гостя.

Муж, по-прежнему держа полено, внимательно и задумчиво следил за её рассказом. Перед ним живо и по-новому возник в воображении бывший сотоварищ, который стал этаким смелым богатым человеком. Нелёгкую, видно, прошёл школу — сама жизнь учила. Надо же, рыбаки выловили чуть живого из озера, на затылке и на руке шрамы — следы волчьих клыков, два года провёл среди каторжан-убийц и грабителей. Ну и ну! И, несмотря на всё, вернулся живёхонек из такого ада да ещё купил здесь хутор. Ходит важно, утопает в медвежьих мехах, словно вельможа или царь. Очки носит…