Повинная голова

Кон вышел успокоенный: полиция Папеэте не подозревает, кто он такой. Можно не бояться, что кто-то напал на его след.

IX. Большой белый идол

Первая, кого он увидел, была Меева. В белом платье с красными цветами, она сидела под деревом, а рядом стояла корзинка с провизией.

— Какого черта ты тут торчишь?

— Жандармы сказали мне, что Рикманс собирается тебя упечь. Вот я и жду.

— Ты долго могла так ждать!

— Кон, я тебя буду ждать всегда, всю жизнь, пусть даже это продлится целый месяц или два.

Он присел на корточки рядом с ней, погладил ее по голове.

— Что в корзинке?

— Это нам с тобой перекусить.

Кон взглянул на солнце.

— Торопиться некуда. Туристы будут на месте после обеда, не раньше. Бизьен сказал, в четыре… Ты покормила Барона?

— Да. И помыла.

— Много было приношений?

— Не очень. Две женщины принесли цыпленка, просили исцелить их от бесплодия. Приходили рыбаки коснуться Барона, но сказали, что приношения будут потом, если улов окажется хорошим.

— Не позволяй касаться его задаром. Знаю я этих жуликов! Пусть платят вперед, если хотят, чтобы такой великий тики, как Барон, послал им удачу. А то им только дай волю!

Кон обнаружил мужчину, впоследствии прозванного Бароном, в лощине неподалеку от Матаиеа, там, где когда-то находилось мараэ[23], о котором рассказывает Борда в «Украденных богах». Лощина тянется через горы, заросшие пальмами, банановыми деревьями и плюмериями по самую макушку Орохены. Барон одиноко сидел посреди диких дебрей на высоте шестьсот метров над уровнем моря и созерцал остров Муреа, окутанный в предзакатный час флером сиреневой дымки. Никогда прежде Кон не встречал этого господина, и было абсолютно непопятно, как он сюда попал: дорога проходила километрах в пяти оттуда, и Барон явно забрался наверх не пешком — одежда на нем выглядела безукоризненно чистой, без малейших признаков пыли или беспорядка. Он словно свалился с небес в своем сером котелке, галстуке-бабочке, клетчатом костюме и жилете канареечного цвета. Он сидел на скале, держа в руках, сложенных на набалдашнике трости, перчатки из кожи пекари. На все вопросы Кона отвечал молчанием и был, казалось, глух, как могут быть глухи боги к призывам смертных. Его седоватые усы напоминали мотылька, сидящего над плотно сжатым ртом, а сам он, приподняв бровь и слегка надув щеки, словно сдерживая отрыжку или смех, мутноватыми голубыми глазами индифферентно созерцал горизонт. Единственное, что роднило его с человечеством, — это сильный запах виски, причем отличного качества, вероятно «Vat 69». Кон мгновенно почуял родственную душу, и ему даже показалось, что в глазах Барона блеснул ответный ого-нек понимания. Кон не сомневался, что перед ним авантюрист высокого полета, одержимый большой и красивой идеей. Воплотить ее на Таити было не труднее, чем в других местах, учитывая смутную тоску по древним богам, терзавшую сердце народа, отрезанного от своих истоков. Как выяснилось, Запад еще мог что-то ему предложить.

Кон тщательно обыскал Барона, но не нашел почти ничего, что проливало бы свет на его происхождение при нем имелось шесть паспортов разных государств, фотография кардинала Спеллмана[24], пара чистых носков, снимки Освенцима, комикс, вырезанный из американского журнала под названием «До Рождества Христова», повествующий о приключениях некоего доисторического насекомого, кусок мыла и горсть орденов — от перуанского Кондора до креста Изабеллы Кастильской.

Стоя под бамбуками и древовидными папоротниками, среди ароматов и многоцветья земного рая, Кон раздумывал о том, как бы получше использовать загадочного незнакомца, восседавшего на камне в тени гуаяв и не отрывавшего глаз от горизонта. Вид мошенничества, к которому был склонен сошедший с небес аферист, угадать было нетрудно. Во всей Океании не осталось больше ни одного тики, ни одной ритуальной маски, никаких следов древних идолов, разве что где-нибудь в Меланезии или Новой Гвинее. И это при том что нигде в мире, кроме, пожалуй, Индии, не найти народа, который так тянулся бы к сверхъестественному, — возможно, потому, что сохранил естественность. Мифология была утрачена, но тоска по богам предков продолжала жить в таитянской душе.

Их место пустовало, грех было бы не занять такую вакансию. И хотя, если верить философу Мишелю Фуко, все предвещало близкий конец человека, человек явно не сказал еще своего последнего слова.

Через неделю Кон снова наведался в те края и обнаружил Барона в деревне, в чистенькой хижине: он восседал на циновке с гирляндой цветов на шее. Лицо его было пурпурного цвета — судя по всему, от пальмовой водки; едва Кон вошел, щеки Барона слегка раздулись, словно он пытался сдержать приступ хохота. У ног его стояло блюдо с рыбой и жареными бананами.

Само по себе это еще ничего не означало, делать выводы было рано — возможно, так всего лишь проявлялось знаменитое таитянское гостеприимство.