Повитель

Григорий тоже знал, что Дуняшка выходит замуж за Андрея Веселова.

Почти целый день, заложив руки в карманы, Бородин стоял у окна и смотрел на ровную, словно отполированную гладь озера. В небе висели рыхлые ватные комья, отражаясь в воде, отчего озеро казалось прозрачным и бездонным. Скользили иногда невдалеке от берега рыбачьи лодки. Лодки не оставляли следов, и казалось Григорию, что они плывут не по воде, а по воздуху, между двух слоев облаков.

В открытое окно доносились от дома Веселова шум, крики, пьяные песни. Григорий слушал, намертво сжав кулачищи, будто хотел раздавить свои собственные ладони.

…Свадьба у Веселова была многолюдной, шумной! На ней собралась вся беднота. Маленький дощатый домик Веселова не мог вместить всех гостей, столы пришлось вынести во двор, под старые корявые березы.

Идя на свадьбу, каждый что-нибудь приносил с собой: десяток яиц, бутылку самогону, краюху хлеба, вареную курицу. И столы если не ломились от закусок, то выглядели довольно богато. Тихон Ракитин принес даже банку рыбных консервов с иностранной этикеткой – диковинку, не виданную еще в этих краях.

Дуняшка, принимая продукты, краснела до слез, что-то невнятно бормотала в ответ.

– Господи, чем же мы их отблагодарим, Андрюшенька? – спрашивала она, прижимаясь к его груди.

Андрей, бледный, тоже взволнованный не меньше ее, отвечал:

– Ну чем… Может быть, придет время – отблагодарим чем-нибудь… – Андрей останавливался, не зная, что говорить дальше. – Очень уж охота мне увидеть счастливыми всех этих людей.

Дуняшка понимала, что Андрей мучается, не видя пока способа помочь этим людям стать счастливыми, говорила:

– Ничего, Андрюшенька… Мы уж найдем как…

– Семенов приедет сюда, вот увидишь, – вдруг убежденно проговорил Андрей. – Или кто из тех, что на фронте беседы по ночам вели.

Когда сели за стол, Дуняшка, в новом ситцевом платье, припасенном для этого дня почти полгода назад, первая подняла стакан мутноватого пива:

– Спасибо вам, люди добрые… Спасибо… – И больше не могла вымолвить ни слова, заплакала на виду у всех, не стесняясь, засмеялась сквозь слезы, растирая их ладонью по лицу.

До глубокой ночи царило веселье на тесном дворе Андрея Веселова. Мужики, забыв о своей нужде, о неудавшейся попытке распахать жирные земли Гордея Зеркалова, пели бесконечные песни, яростно плясали, выбивая траву, поднимая целые облака пыли, по десять раз подходили к Дуняшке и Андрею, обнимали их, говоря:

– Живите, чтоб вас, хорошие наши… А? Может, и правду жить будете… Не то что мы. Эх!..

Отгуляв, мужики на другой же день вернулись к своим прежним мыслям, – что же делать дальше?

– Царя сбросили там, в Питере, – так. А у нас тут богатеи живут себе припеваючи, как в прежние времена. Лопатин вон по улице расхаживает как ни в чем не бывало. Зеркалов из города воротился… Что с ними делать; а, Андрей? Революция, что ль, не дошла до нас? Ведь ребятишки дома жрать просят…

Действительно, у каждого была семья, которую надо было кормить. Посоветовавшись так и этак, мужики решили: наняться пока, как и прежде, к богачам на время сева, а там видно будет.

Тихон Ракитин, Андрей Веселов и еще несколько мужиков пошли работать к Бородиным. Григорий, который не мог теперь даже видеть Андрея, заявил отцу:

– Кого хошь бери, а Андрюшку гони к чертовой матери.

– Что ты, что ты! – замахал руками отец. – Сейчас ведь каждый работник – божья милость. Отказать легко, а где другого взять?..

– Тогда сам сей, а я лавку строить буду.

Старик поморгал сухими веками, подумал и махнул рукой: «Ладно, строй».

Отсеялись Бородины благополучно.

– Теперь до сенокоса, ребятушки, – ласково говорил Петр Бородин работникам. – А раньше – где работы взять? Рассчитал вас честь по чести – и с богом…

– Проживем мы на твои деньги до сенокоса… благодетель ты наш, – угрюмо проговорил Андрей, получая замусоленные бумажки.

– Еще и останутся, в чулок жинка лишние положит, – сказал Тихон Ракитин. – Вон как щедро отвалил, куда девать столько, – добавил он и, сплюнув, громко выругался.

– Так ведь, ребятушки… Лопатин вон меньше дает. Как ведь договаривались… – крутился Петр Бородин. – А в сенокос приходите. Договоримся по цене, что и Лопатин дает, а потом я потихонечку накину по рублику за недельку. Приходите. И бабам вашим найдется, что делать…

Григорий в расчетах не участвовал, хотя отец настойчиво заставлял его выдавать работникам деньги.

– Ну а теперь за лавчонку вплотную браться надо, – говорил на другой день Петр Бородин сыну, дуя в фарфоровую чашку с чаем. – Как там, красят прилавок?..

– Должно, – неопределенно ответил Григорий.

Отец вскипел:

– Как должно! Ты хозяин или нет? Ты что всю весну делал?

– Чего орешь?

– Ты на кого этак-то? – задохнулся старик. – На батьку родного?.. – Потом протянул жалобно: – Опять ты как телок сонный… Человеком становился вроде.

– Да отстань ты… Сказал – красят… Чего тебе? – сдвинул брови Григорий.