Повитель

Но тотчас вспомнил недавний разговор с отцом и решил: «Нет, не он, с какой бы стати…» Попытался приподнять с земли голову, но тут же вскрикнул от жгучей боли во всем теле.

– Вон как… они меня. Ну ладно, ну ладно… – тяжело, со свистом втягивая в себя воздух, простонал Григорий.

– Да, они тебя хорошо отделали, – согласился Зеркалов. – Ну, давай руку…

Не обращая внимания на стоны Григория, Терентий взвалил его на плечи и понес.

– Вот, получай своего ненаглядного сынка, – сказал он Петру Бородину, выскочившему на шум из дома. – Если к утру не отдаст богу душу, то отойдет. Тогда из благодарности поставит мне бутылочку…

Григорий проболел до конца октября. Наконец понемногу начал вставать. Часто, завернувшись в одеяло, садился у окна и подолгу смотрел на пустынную гладь озера. Отец тоже молчал, по комнатам ходил осторожно, боясь скрипнуть половицей. Бабку-стряпуху и раньше не было слышно, а теперь она и совсем притихла на кухне, даже не гремела посудой. В доме будто никого и не было.

Днем еще доносились с улицы кое-какие звуки, а ночью все мертвело.

И казалось Григорию, что на всем свете нет ни одного живого существа. Иногда только слышал Григорий, как шептала в кухне свои молитвы старуха и сдержанно вздыхала.

– Покойник, что ли, в доме? – спросил Григорий отца.

– Вроде того, – отозвался угрюмо отец. – Весь мир, должно, помирает…

Григорий не понял отца, но переспрашивать не стал. По ночам опять слушал бабкины вздохи и думал о том, что отец стар, скоро помрет, и он, Григорий, останется один на всем белом свете. Ему ведь надо жить, а как жить? Чем?

И вдруг Григорий с ужасом подумал, что жить ему будет нечем. Ведь отец… отец человека загубил, чтобы «выйти в люди», поставить крепкое хозяйство да зажить припеваючи. Даже мать… не пожалел. Мать умирала, а им с отцом было не до нее. Старались быстрее засеять купленную землю. И вот… вот теперь опять ничего нет у них. Лавка сгорела… Двух коней – да каких! – увел Зеркалов. Но если бы только коней! Сколько отец передавал ему золота? Кабы не это, еще бы можно было подняться… И Дуняшка… Помыкала бы горе с Андреем, да и… Уж он, Григорий, сумел бы отобрать ее.

Оживали в памяти события за поскотиной, душила ненависть к Андрею Веселову. «Ну, погоди, погоди, я встану!.. – шептал он, не разжимая зубов. – Расплачусь с тобой, уж сумею как-нибудь, дождусь своего часа, дождусь…»

А потом опять принимался думать о хозяйстве, о своем будущем. Да, все разваливается, правильно отец сказал: скоро засверкаешь голым задом. Неужели ничего нельзя теперь поправить? Посевы вон неплохие. По-хорошему-то убрать давно надо было. Осталась лошадь, есть веялка. Есть плуги, бороны… Дом вон какой, с завозней. Сена накосили и на корову и на лошадь… Да ведь черт! Есть еще кое-что, и если взяться – все наверстать можно… Работник вот ушел – жалко…

А старуха в кухне все вздыхала, шептала молитвы, мешала Григорию думать. Он морщился, как от зубной боли, и ворочался с боку на бок. «Зачем отец держит старую каргу! Ведь говорил ему: взял бы помоложе кого – толку больше…»

Худой и желтый, Григорий ходил по комнатам, по двору, заложив в карманы огромные руки, заглядывая во все закоулки, точно проверяя, что еще осталось от их хозяйства.

– Как там поп? – спросил однажды у отца будто невзначай, останавливаясь посреди двора.

– Ага… – протянул отец, встряхивая головой, и в голосе его прозвучали почему-то злорадные нотки. – Ага, вспомнил, значит?

– Пьяный я был ведь, батя, – покорно проговорил Григорий. – Он что, пожаловался?

– Уж должно быть… Жди гостей, сынок…

– А чего ты радуешься? – буркнул Григорий. – Ну, засудят… А как ты с хозяйством один?

– Э-э… где оно, хозяйство-то? – Старик оглянулся кругом. – Было, да сплыло… Ты хвораешь, урожай мне одному не под силу убрать, осыпается ведь, а работников теперь нанять – золотую рыбку из озера вытащить… Того и гляди белые мухи полетят. Пропали мы…

– Ничего… Выправимся, батя. Завтра убирать начну. Только… сходил бы ты к попу, а? Согласен, мол, Гришка жениться… Может, отойдет поп… а?

– А дальше? – сощурил глаза старик.

– Ну, там видно будет… Ты сам говорил: обещать – еще не дать.

– Тьфу, – плюнул со злостью старик и растер плевок сапогом. – А ты не крути, женись – да все тут. Тогда я пойду, может…

Григорий молчал.

– Да ведь, сынок, чего тебе? – подступил к Григорию отец, хватая его за пиджак. – У попа водятся деньжонки, потрясем его. Время, правда… неспокойное. Да, может, уляжется все. Я ли тебе зла желаю? Женись, сынок…

– Ладно, сказал же – там видно будет… – неопределенно ответил Григорий и пошел в дом, но обернулся и промолвил: – И вообще, батя, рано опускать руки. Мы еще встанем. И возьмем свое. Про рыбокоптильню не забыл? Я помню. Погоди, всему свое время. Так что сходи к попу. И Анну Туманову встретишь – позови. Не потому что… а так… работы вон сколь в доме!..

В тот же день Петр Бородин сходил к попу Афанасию.

– Ну что? – спросил Григорий, когда отец вернулся. – Уговорил?

Старик бросил в угол костыль, вместо ответа громко выругался.