Повитель

Бородин наконец отвел в сторону маленькие, кругловатые глаза. Андрей пожал плечами, наклонил голову, но тотчас поднял ее и спросил:

— В колхоз, что ли, решил вступить?

— А что мне делать окромя остается? — угрюмо, с нехорошей, вызывающей усмешкой спросил Бородин. И, по-прежнему не глядя на Веселова, добавил: — Поживем, колхозной жизни пожуем. Разжеванное, может, и проглотим, не подавимся…

И пожалел, что сказал. Как выстрел, хлопнул по рассохнувшемуся столу мозолистый кулак Андрея. Но сам он сидел не шевелясь, не произнося ни слова. Только покрасневшее лицо, бешенством сверкающие глаза да мелко-мелко вздрагивающие пальцы лежащих на столе рук говорили, что внутри у Андрея бушует пламя. Григорий Бородин побледнел и заискивающе растянул губы:

— Хе-хе… А что я сказал? Я ничего… С женой ведь вступаю, со всем хозяйством…

Андрей встал и повернулся к нему спиной. Долго смотрел в окно на черную гладь озера.

— Плевок зачем сапогом растирают, знаешь? — спросил вдруг Андрей, не меняя позы. И резко обернулся: — Вот и тебя надо бы! Чтоб не гадил землю…

— Ты готов растереть, знаю, — тихо проговорил Григорий и ощутил подкатившуюся к сердцу прежнюю жгучую ненависть к этому низенькому, широкоплечему человеку, который так упорно стоит на земле, точно слился с нею.

Но Андрей уже окончательно взял себя в руки. Он странно как-то усмехнулся, сел на свое место и задумчиво произнес:

— Вот что, Бородин… Тебя, может, не только в колхоз — вообще на землю не надо бы пускать.

— На землю не пускать? Хе-хе… Как говорится, точит зуд, да не берет зуб, — огрызнулся Бородин.

Но Веселов продолжал, не обращая внимания на его слова:

— Хочешь — подавай заявление в колхоз, разберем на собрании. Может, еще человеком станешь. Не хочешь — катись из деревни к чертовой матери. Но предупреждаю: заметим в тебе душок какой — не обессудь… Конец везде бывает. А заметим сразу… если что! Живи и помни: вижу я тебя насквозь. Хоть ты и из бывших бедняков, да с тех пор, как отец твой… нежданно-негаданно в богачи выскочил… с тех пор тебя по сей день старый мир в клещах держит…

— Все, что ли? — спросил Бородин, хотя и без того догадывался, что больше Андрей не скажет ни слова.

— Все.

Бородин нахлобучил свой картуз.

— Вот и поразговаривали…

Еще помедлил, встал и боком, словно ничего не видя перед собой, вышел.

* * *

Принимали Григория Бородина в колхоз недели через три. Долго обсуждали его прошлое.

— Кто он? Кулаком нельзя назвать вроде…

— Опять же работников имел… Вот он, Степан-то Алабугин сидит…

— А домище, домище-то!

— Это верно, начал окулачиваться. Батька уже лавку открыть хотел…

— А что он сам скажет?

Григорий медленно встал, мял в руках картуз.

— Верно, имели работника. Да разве я был хозяин? Я за батькино хозяйство не ответчик. Дом двухэтажный, про который тут… продаю колхозу. Мне зачем такой? Себе другой построю, поменьше. Сам я, знаете, к Колчаку не пошел, против Советской власти не боролся…

— Однако ж и не помогал Советской власти…

— А к Андрею кто с ножом ломился?

Григорий, вытирая лоб руками, отвечал:

— Не помогал, правильно… По темноте еще думал: а черт ее знает, что за власть? Теперь понял, вижу — крестьянская власть… А к Андрею… Отстегал он плетью меня раз. Сам помнит. Тут дело такое… Из-за девки столкнулись мы… Ну, по пьяному делу отомстить захотелось. Прости уж, Андрей Иванович…

Говорил Григорий медленно, тягуче, жалобно. Походил он на человека забитого, незаслуженно обиженного кем-то.

А сердце все-таки замирало: вдруг да сейчас кто-нибудь спросит: «А зачем ночью в Гнилое болото ходил? Расскажи, как поджигал дом Веселова…» Понимал Григорий, что если бы знал кто об этом, то давно сообщил бы куда следует. Но все же не мог подавить страха.

И еще одно чувство испытывал Бородин: казалось ему, что снова стоит он на коленях перед Дуняшкой, унижаясь, вымаливает какой-то милости… Глаза его блуждали по небольшому помещению, битком набитому колхозниками, на секунду остановились на Дуняшке, сидевшей у самого окна. Но и за секунду он успел рассмотреть ее всю: легкий платок, упавший с головы назад, гладко расчесанные на прямой пробор волосы, сероватые, в длинных ресницах, спокойные глаза, девичьи еще, припухшие губы, небольшая грудь, туго обтянутая ситцевым, в крапинку, платьем…

Дуняша, почувствовав на себе взгляд Григория, приподняла голову. Бородин тотчас опустил глаза вниз. «Ладно, ваш верх сейчас, — думал он, рассматривая картуз. — Повернись бы судьба обратно, припомнил бы тебе и то унижение… возле избушки твоей, и это вот, сегодняшнее… Сполна отвел бы душу…»

Долго еще толковали колхозники. И решили: принять, посмотреть, как будет работать. Сын за отца не ответчик.

Только два человека не вмешивались в споры: Андрей — председатель колхоза, и Евдокия Веселова — его жена.

4

Бородин отлично понимал, на каких условиях приняли его в колхоз. Работать начал прилежно. Немного сторонились его попервоначалу односельчане, а потом, в труде и заботах, привыкли. За давностью лет забывалось прошлое. Да и кому вспоминать его охота?