Повитель

В последнее время Аниска стала замечать, что муж угрюмо раздумывает над чем-то, ночами долго не спит, ворочается с боку на бок.

— Неможется, что ли? — спросила она как-то осторожно.

— Не твое дело! Ты лежи да помалкивай, — буркнул Григорий. Но, однако, через несколько минут проговорил: — Вот что думаю… Сена нынче пару стогов ставить будем. Корову я другую купить надумал…

— Господи, да зачем нам? Семеро детей, что ли, по лавкам сидят?

— Семеро… От тебя одного бы хоть дождаться… Да не о том я сейчас. Я все ждал, побаивался… А чего ждать? По другим деревням вон живут мужики… И ничего. Косятся на них, а не трогают. Да и у нас вон Игнат Исаев хозяйство раздул… Одних коней сколь развел. Вот и я лошаденку еще одну погляжу где-нибудь… Хватит Павлу Туманову на нашей земле хозяйничать. Сами нынче всю засеем…

— Да не справимся ведь вдвоем! — невольно воскликнула Аниска, приподнимаясь с постели.

— Не ори, не глухой. Попробуем! А там… видно будет.

И в самом деле весной Бородин купил вторую лошадь.

Когда Павел Туманов с женой приехал на пашню, Григорий уже распахал ее на одну треть, захватив и тот участок, на котором сеял Павел.

— Ты чего это делаешь? — крикнул Павел, крепко выругался и соскочил с телеги. — Где я сеять буду?

— По мне, хоть у себя на завалинке, — ощерился Григорий, шагая за плугом.

— Да ведь я тут сколь годов сеял?! Сколь каменьев одних повыворачивал! А ты, сволочь…

Остановив лошадь, Григорий вплотную подошел к Туманову.

— Вот что, Павлуха, — обдал его Бородин горячим взглядом. — Ты не затевай греха. Земля-то моя… Иди вон в коммуну.

— Чего ты гонишь меня туда? Чего гонишь?

— А что? Трудодни теперь выдают, заживешь…

И, вернувшись к своему плугу, стал наматывать вожжи из крученого конского волоса на кулак, ухмыльнулся, глянув на Анну, которая, сидя в телеге, беспокойно переводила глаза с Григория на мужа.

— А туго будет — пусти жену на заработки. Она у тебя знает, как на жизнь заработать…

Думал Григорий, что неизвестно Павлу Туманову о его бывших отношениях с Анной, иначе не осмелился бы так сказать. Но когда понял свой промах, было уже поздно. Павел качнулся и, ни слова не говоря, двинулся к нему.

Григорий услышал, как вскрикнула Аниска, видел, как испуганно привстала в телеге Анна. Понимая, что надо обороняться, Бородин торопливо стал разматывать с кулака вожжи, но только сильнее запутал руку. И опять услышал он над своим ухом:

— А-а… Сморчок склизлявый! Воспользовался, что баба с голоду подыхала, а теперь измываешься… Думаешь, не рассказали мне люди добрые…

И сильный удар в голову оглушил Григория. Он отлетел в сторону и ткнулся в мягкую, рыхлую землю. В противоположную сторону отпрянули испуганные лошади и понеслись, волоча за собой перевернутый плуг и Григория.

В первые секунды все растерянно смотрели вслед умчавшимся лошадям. Потом Аниска повернулась и глянула на Павла Туманова. Тот растерянно топтался на месте.

— Черт… Под лемех ведь может угодить…

Пронзительно вскрикнув, Аниска сорвалась с места.

Пробежала несколько шагов в ту сторону, куда умчались лошади, остановилась, оглянулась и опять побежала.

Анна соскочила с телеги и кинулась вслед за Аниской. Помедлив, туда же пошагал и Павел.

Григорий лежал в изодранной в лоскутья рубахе на хрупкой, проржавевшей за зиму стерне, странно скрючившись, раскинув в сторону руки. Одна из них была окровавлена, вожжи, сорвавшись, начисто сняли кожу с ладони и пальцев.

Но не это было самым страшным. В левом боку Григория зияла большая рваная рана, желтовато поблескивали оголенные ребра.

Случилось то, чего боялся Туманов, — Григорий попал под лемех…

* * *

Июльское солнце быстро поднималось над землей, обваривало травы, плавило стволы сосен. С самого утра небо от края до края затягивалось дрожащим грязноватым маревом.

Бородин возвращался в Локти из больницы вместе с Тихоном Ракитиным, ездившим в район по делам коммуны. Почти всю дорогу Григорий молчал, будто обиженный, поглядывая на небо, беспрерывно снимал с наголо остриженной головы фуражку и вытирал с лица выступавший пот.

— Что у вас там? — спросил он наконец.

— У кого это — «у вас»?

— Ну, вообще, в Локтях.

Они сидели в ходке спиной друг к другу, свесив ноги почти до земли, бороздя ими по пыльной придорожной траве.

— Разное в Локтях… У Андрея сынишка помер от дизентерии…

— Сам бы лучше изошел он… этим самым… — буркнул Григорий.

Тихон глянул на Бородина, усмехнулся:

— И откуда у тебя злость такая?! Ведь из могилы еле выкарабкался, радоваться надо.

Григорий ничего не ответил. Заговорил, только когда подъезжали к самой деревне.

— Как-то поживает Павлуха Туманов, крестный мой?

— Сам ты виноват, Григорий. Павлу ведь семью кормить надо, а ты землю вздумал отбирать…

— Пусть в коммуну шел бы, у вас земли много…

— Не хочет.

— Ну!.. Почему же?

— Не нравится, стало быть…

— Он же вроде активист.

Тихон, засунув под себя вожжи, молча достал кисет из кармана. Закурив, облокотился о колени и только тогда ответил:

— Ну так что? Коммуна, она, Григорий, и меня не совсем устраивает.

Бородин всем телом повернулся к Тихону.

— Тебя?! — ехидно спросил он.