Поводок или Новая Сказка о Василисе Премудрой

- Вообще-то, я физик и окончил Московский физтех, а сейчас занимаюсь лазерами, которые применяют при производстве микропроцессоров и других микрочипов. Вы знаете, ведь все эти микросхемы печатаются примерно также, как и обычные фотографии. Только резкость при этом должна быть такой, чтобы пропечатывались элементы размером в несколько десятков нанометров. И обычная лампочка из фотоувеличителя здесь уже не годится. Нужны хорошие лазеры с длиной волны по возможности более короткой – в основном в области ультрафиолета… Я вот сейчас подумал, что по иронии судьбы, я тоже приложил руку к тому устройству, которое меня сейчас удерживает здесь в заключении, и если бы не разработки нашей компании …

- Марат, с Вами очень интересно беседовать, но я вынуждена Вас перебить, - Василиса невольно улыбнулась, обнаружив двойное значение у последнего слова, - Настя уже, наверное, сердится и мне не хочется сейчас портить с ней отношения… по определенным причинам. К тому же, она может за нами по телевизору наблюдать.  Поэтому, давайте побыстрее закончим то, зачем мы сюда пришли… Флоггер мне все-таки совсем не нравится, но тут есть очень элегантный стек для наездницы... Еще раз извините...

“Ой!” – Марат только крякнул – “Вот это ручка! Не то что у Насти… Все-таки, что вы там не говорите, а мы имеем дело с отличницей…”  Уже позже он быстро оправдал и извинил в своей душе это Васькино старание, к тому же неожиданно для себя он отметил, что всё это в общем и целом ему нравится.

На другой день Василиса поменяла свой строгий наряд, в котором её можно было принять за медсестру, на более откровенный. Прошлый раз в конце сеанса ей стало жарко, и она винила в этом дурацкое синтетическое облегающее платье. Зато теперь она приходила в легком полупрозрачном халатике, под которым угадывались лишь крошечные треугольнички стрингов. Марат каждый раз любовался ее идеальной фигурой, хотя на это ему была отпущена лишь одна минутка, пока он не нырял головой в узкий носок Лабутена и потом уже ничего не мог видеть вокруг себя. Но и за эту минуту он успевал сфотографировать на флешку в своей памяти все детали ее соблазнительных форм и изгибов, чтобы потом, уже лежа на Лабутене, представлять в своих фантазиях как она сбрасывает на пол стесняющий ее движения халатик. При этом он был почти уверен, что тоже самое происходило и на самом деле.

Во всем, что проделывала с ним Василиса была какая-то скрытая поэзия и ему нравилось даже то, что поэзия эта остаётся в мечтах, а не обрывается банальной прозой космических Стыковок.

Несчастный случай.

   Прошло недели три. Настя уже перестала испытывать то возбуждение, которое приходило к ней от одной мысли об абсолютной, безграничной власти над своим любовником. Марат оказался на удивление терпеливым и молчаливым пленником. Во время вечерней порки он не произносил ни слова и не издавал ни звука. Понять, что же такое он там чувствует и о чем думает,  когда очередная плюха опускается на его оттопыренный, покрытый синяками зад, было невозможно.  А без этого , без обратной эмоциональной связи, все эти вечерние процедуры теряли всякий смысл и превращались в скучную, однообразную работу. С таким же успехом и удовольствием Настя могла лупить палкой по мешку с песком.

    Надо было что-то придумать, чтобы совсем не умереть от скуки... И извращенный ум маленькой садистки немного потрудившись, все-таки нашел довольно остроумное решение проблемы.  Идея состояла в том, чтобы заставить Марата во время экзекуции читать наизусть стихи. И лучше всего - стихи о любви. Придется ему разжать зубы, и тогда все то, что он скрывал за стиснутыми зубами, непременно отразится в тех интонациях,  в тех неожиданных голосовых кульбитах, с которыми он будет произносить стихотворные строчки.

   Марат по-началу не очень-то понял, чем это ему грозит. Стихов о любви он помнил наизусть совсем мало. И когда, приготовленный к очередной порке, он услышал от Насти неожиданное предложение почитать стихи вслух, ничего кроме Пушкинского “Я вас любил” вспомнить он не смог.. Но только он начал читать, как тут-же в первой строчке на первой плюхе, голос его пустил  петуха и вместо нужного слова с его языка слетела какая-то чепуха. Он продолжил читать дальше, но при каждом шлепке слова сами собой заменялись на междометия и восклицания, голос задирался  вверх и ничего нельзя было с этим поделать. В результате, первый куплет прозвучал в  его исполнении с интонациями скулящей,  пришибленной собаки .

Я вас любил. Любовь еще быть м-ОЙ... жет.
В моей душе уг-АА… сла не совсем.
Но пусть она вас БОЛЬН… ше не тревожит.
Я не хочу печалить вас ни чЁРТи… чем.