Поводыри богов (сборник)

– Что мне до Свенельда, – отвечала Ольга, – ты хочешь, чтобы я знала всех Олеговых думских дружинников? Хорошо, после узнаю и запомню по имени каждого, но сейчас у меня дела поважнее, – и сложила ладони на животе, и нашла силы улыбнуться. – Разбирайся сам с воеводами. Мне рожать вот-вот, а я переживаю, что у меня в уделе, в моем граде Плескове, как там мои купцы, много ли товару повезли торговать. Кто без меня проверит, с чем вернутся? Совсем дела запустила.

Князь Игорь молчал долго, слушал себя, раздумывал. Поднялся с кресла, хотел положить руку ей на живот, но помедлил, обнял, поцеловал и отослал прочь. Ольга вспомнила урманское поверье, что младенец в утробе слышит не только речи людей, но мысли их – лишь положи собеседник руку на чрево матери.

На прощанье муж сказал, что не стоит ей беспокоиться о своем хозяйстве: сразу после праздника, после купальской ночи, отправит Свенельда с мудрыми купцами под охраной своих собственных дружинников в Плесков – надзирать, все ли в порядке в Ольгином лене. Усмехнулся ласково, от сердца, дескать, не бойся, на твоих данников не зарюсь, все при тебе останется, твой лен, твоя и дань.

Ольга слушала и гадала – может, додумался о смутных речах Свенельда? Охрану посылает с воеводой в Плесков или конвоиров тому? Поверил ли ей? Но «темный» молчал в своем углу, а может, и не было там вовсе никого.

Часть вторая

22

Волшебница Купала бросила на город бледно-серое покрывало северной ночи, переплела тела, мысли, дороги. Лишь доброе созвездие – небесные Рожаницы, что сейчас зовут созвездием Лося, осталось на прежнем месте, еле различимое в светлой ночи; все остальное же, неверное и зыбкое, перемешалось с испарениями реки, хмельными чарами, длинными рукавами и расплетенными косами. Разбросало простой люд, волхвов и дружинников, и солидных бояр, и жен боярских по берегу, по лесным полянам, по белым душистым травам, в погоню за алым цветом папоротника, цветущим лишь эту короткую ночь, цветком, дарующим счастье и богатство. И удачу, самое важное: удачу каждому, земледельцу, и волхву, и воину, и самому богатому боярину. Всем нужна удача, улыбка Мокоши-Судьбы.

Два всадника скакали по темной дороге бок о бок, удаляясь от города, третий следовал поодаль на маленькой лошадке с заплетенной в сорок сороков косичек гривой. Кони резво перебирали мохнатыми ногами с широкими копытами, люди изредка перебрасывались фразами. Третий всадник подставлял разгоряченное лицо теплому ветру, порой с сожалением оглядывался назад: глаза влажнели, ресницы обиженно вздрагивали, и ветру сразу становилось понятно, что этот всадник – женщина, очень молодая.

– Что, Оприна, расстроилась, не довелось посмотреть праздник? – обернулся один в ярком синем шелковом плаще с вычурными серебряными застежками-фибулами.

Нежное личико наездницы, одетой по-мужски: в кожаные штаны и короткий плащ, залилось жарким румянцем, видимым даже в полутьме начинающейся июльской ночи. Она застенчиво улыбнулась и помотала головой, как лошадка: влево, вправо.

– Скоро приедем, – успокоил другой всадник, одетый бедно и просто, в длинную белую рубаху и темный суконный плащ. – Разведем свой костер, нарежем травы купальницы, заплетем венки. Лесная корова придет, вилы-русалки налетят. Надо бы Щила отпустить в город, хоть ночь урвет для забавы.

– Разгуляться Щил всегда успеет, – усмехнулся первый, – напрасно беспокоишься, Дир, мы его не застанем, улепетнул, поди, не дожидаясь.

– Нет, – нахмурился Вольх, которого нарядный всадник называл тайным именем Дир. – Он не оставит найденыша. Однако надобно поспешать, терпение – не высшая из добродетелей Щила. Как, Оприна, не устала?

Наездница фыркнула и внезапно пустила лошадку в галоп.

– Куда! Ты не знаешь дороги, – закричал первый, нарядный всадник, но той уж и след простыл. Он заговорил с нарочитой досадой, плохо скрывая нежность, преобразившую строгие черты: – Дитя бесшабашного племени! Надо ее догнать, еще заблудится!

– Не заблудится, – ответил Вольх, – теперь уж близко.

Он был слишком высок для приземистого рыжего конька и не рисковал пустить того во всю прыть.

– Я помню, как ты пел давешнюю кощуну о смерти Кащея старому Змею. Как раз в то лето, как я напророчил Змею смерть от коня. Пел, чтоб растолковать предсказание о смерти, упредить. Пел, чтоб облечь мои слова тяжелой плотью. Но слова утекли быстрой водой в песок, все решили: ты привез новую сказку. Все, кроме одного, как я думаю. Зачем ты пел смерть Кащея нынче? Кому пел?

– Князь Игорь велел, – Бул усмехнулся. – Песня хороша, вот и пришлась молодому князю по душе, не ищи умысла.

Бул хотел добавить что-то еще, но впереди показалась соловая лошадка со смеющейся всадницей. Лошадь смирно стояла у неприметной тропы, убегающей с широкой песчаной дороги в редкий лес и дальше, в обход зарослей ольхи, к поляне с родником и священным деревом.

У края поляны все трое спешились и повели коней под уздцы по самой кромке. Откуда-то, похоже, прямо из кустов вынырнул Щил, клюнул воздух, как зуек-куличок, бросился навстречу и остановился в двух шагах от прибывших.