Поводыри богов (сборник)

Данилыч решил не придираться. Психолог, приглашенный верхним руководством заниматься с начальниками среднего звена, провел четыре семинара для руководителей групп. Теперь Данилыч твердо знал, что нельзя собеседнику указывать на неправильные ударения, произношение и всякое такое. Психолог-то оказался полным идиотом, Данилыч не ставил его ни в грош, но про произношение запомнил – на всякий полезный случай.

– А взамен? Если вы теперь не подписываете договор? Что взамен? Душу?

Черт с удовольствием рассмеялся, пара искорок слетела-таки у него с языка на журнальный столик, и полировка вспучилась, в комнате сделалось совсем жарко. Жена перевернулась на другой бок, сбросила одеяло на пол, обнажая круглое мягкое бедро. Данилыч с неодобрением взглянул на неуместную плоть, но не подошел прикрыть; не до приличий, да и что там черт не видел!

– Что мне душа! Я материалист. Мне твоя шкура нужна.

– В каком смысле? – Данилыч растерялся. – Я могу отказаться, ведь не поздно еще?

Черт полез в широкий накладной карман твидового пиджака, пошуршал там от души, вытащил вчетверо сложенный грязновато-желтый носовой платок и протянул Данилычу: – Вот в каком смысле. Держи!

Данилыч автоматически взял, зачем-то развернул платок, аккуратно, по заутюженным складкам сложил обратно. Края платка были ровно обрезаны и не подшиты, на ощупь он походил на шелковый, но слегка похрустывал, как, верно, хрустел бы шелк, если бы кому-то пришло в голову накрахмалить шелк. Кой-где на платке – Данилыч вспомнил, что жена называла этот оттенок грязно-желтого «цветом Изабеллы», вечно она выпендрится, хочет показать, что знает что-то эдакое недоступное нормальным – рассыпались в беспорядке мелкие темно-коричневые пятнышки и пара пятен покрупнее.

– Что? Зачем это?

– Положи в карман, – посоветовал черт. Данилыч послушно засунул платок в карман пижамной куртки, бедру стало тепло и непередаваемо уютно. Потянуло в сон, но вовремя вспомнил, что он и так спит.

– «Шагреневую кожу» читал?

– Читал, разумеется, – внушительно соврал Данилыч и, поднатужившись, припомнил обрывки занудливого фильма о молодом французишке, что-то там было с ослиной, кажется, шкурой, жена с придыханием говорила: «Берлинер, Берлинер». А сюжет фильма выползал из расщелины памяти черной муреной, зубы у нее блестели смертью, перламутровой, как сперма. – Что? – во весь голос закричал Данилыч, жена беспокойно заворочалась – ну проснись же, корова малахольная, проснись и разбуди меня, законного мужа, – приказал про себя, но жена снова затихла, блаженно посапывая. Полез в карман за дареным платком, рука не вдруг нащупала карман, сейчас он вытащит его, сожжет, выбросит на помойку, вышвырнет за окно, кинет на пол, вернет черту. Что за бред, что за тяжелый кошмар! Сейчас!

– Сидеть! – гость скомандовал тихо и невыразительно, но хозяин застыл, обездвиженный невидимой паутиной духоты и чужой воли. – Поздно, друг мой! Поздно с того момента, как я появился здесь, если быть точным – с момента, как ты начал меня слушать. Говорил же, договоры не подписываем, канцелярию упразднили вместе с гусиными перьями и пишущими машинками. Слушал меня, внимал, желать вон начал. Ну а когда взял даруемое мною – все, вернуть не сможешь, только своей шкурой и расплатишься.

– Это кожа? Это шагреневая кожа, она будет уменьшаться с каждым моим желанием? Как в том дурацком фильме? И когда совсем уменьшится, я умру?

– А говоришь – читал! Кому лжешь, дурачок, для меня нет ничего сокрытого. Это не шагреневая кожа – это твой предшественник, то есть его часть, можно и так сказать. Ладно, теперь о тебе. Помни о конкретике! Не желай чего бы то ни было «вообще»! Ну, доброго тебе утра! – черт поднялся, встал напротив телевизора с темным экраном: – Эх, грешен, люблю эффекты, а мог и просто рассосаться! – изогнулся знаком доллара и втянулся в телевизионный экран, тот засветился голубым светом, мигнул, затрещал, рассыпая искры, и сам собою включился на музыкальный канал. Показывали Ромштайн.

– Данилыч! – жена сердито трясла его за плечо. – Какого черта телевизор среди ночи включил на всю громкость? Ты что, выпил? Признавайся – опять выпил? Тебе же нельзя!

Данилыч всегда, сколько себя помнил, мечтал о положении или роли, что в собачьей стае определяется как «старшая сука», а именно, неограниченные права без каких-либо строго определенных обязанностей. Добиться этого – что может быть желанней? Но формулировка неконкретна… В реально-негативные последствия сна верить не хотелось, какой спрос со сна? Но желания никто не отменял. К тому же спросонок плохо контролируешь первые здравые мысли, частью ты еще там, во сне, пока его помнишь. А не успеешь припомнить и повторить хотя бы последние мгновения ночных грез – считай, потеряно, ничего нет на свете более летучего, чем сновидения.

– Главным надо быть, главным, – сообразил Данилыч, еще не простившись со сном окончательно, – чтобы никакой Аркадий Олегович… Ишь, квартиры не пожелай, Аркадию две будет. Да плевать, пусть квартира! Пусть подавится, урод, своими излишками! Налоги замучают!