Поворот ключа

— Нет уж, говорите, — раздраженно потребовала я.

Миссис Маккензи поджала губы, и я приготовилась к худшему, однако на суровом лице женщины неожиданно появилась улыбка, сделавшая его на двадцать лет моложе.

— Просто хотела сказать, что вы хорошо управляетесь с девочками. А теперь поторопитесь, не то опоздаете.

По дороге из школы Петра, надежно пристегнутая к автокреслу у меня за спиной, тыкала пальчиком в окно и лепетала что-то на своем детском языке. А я почему-то вспомнила, как впервые ехала со станции с Джеком — закатное солнце, позолотившее верхушки холмов, едва слышное гудение «Теслы», ярко-зеленые луга с пасущимися овцами и коровами, живописные каменные мостики…

Сейчас моросил противный мелкий дождь, и серый унылый пейзаж мало напоминал лето. Даже коровы выглядели грустными — головы опущены, с кончиков рогов капает вода.

Распахнулись ворота, мы начали подниматься по извилистой дороге, ведущей к дому, и я вдруг мысленно вернулась в тот вечер, когда сидела рядом с Джеком, едва дыша от волнения и надежд.

За очередным поворотом показался приземистый серый фасад дома. Я вспомнила, какую бурю эмоций испытала, увидев его впервые — залитый теплым золотистым светом, манящий новыми возможностями.

Сегодня он выглядел совсем другим — безрадостным и зловещим, словно викторианская тюрьма. К тому же теперь я знала, что это своего рода обман: старинный фасад, выходящий на дорогу, — лишь часть общей картины, и если обойти вокруг, я увижу дом, располосованный надвое и склеенный вновь с помощью стекла и металла.

Черепица блестела под дождем. Чердачного окошка, которое закрыл Джек, не было видно — оно выходило на внутренний скат крыши, но я зябко поежилась от одной мысли о его существовании.

Не увидев возле дома ни машины Джин — должно быть, домработница уже уехала, — ни Джека, ни собак, я поняла, что после всего случившегося не смогу заставить себя войти в дом. «Дошло до того, — думала я, вытаскивая из кресла Петру, — что я бы обрадовалась прыгающим на голову собакам, только бы не остаться один на один с молчаливой подозрительностью этого дома, со стеклянными яйцевидными глазами, наблюдающими за мной из каждого угла».

Здесь, на улице, можно было чувствовать и говорить, не следя за каждым словом и выражением лица. Я могла быть собой, не боясь совершить оплошность.

— Идем гулять! — сообщила я Петре, доставая из багажника коляску. Усадила малышку и накрыла защитным чехлом от дождя.

— Я гуять! — закричала Петра, стуча руками по пластику.

— Нет, ты промокнешь и замерзнешь. Сиди там в тепле, — покачала головой я.

— Луза! — сказала Петра. — Пыгать гяза луза!

Лишь проследив за ее взглядом и увидев во дворе перед старой конюшней огромную лужу, я сообразила наконец, что она хочет прыгать по лужам.

— А, как Свинка Пеппа? — Малышка отчаянно закивала. — У тебя нет резиновых сапожек… Ладно, что-нибудь придумаем.

Я ускорила шаг, разогналась и вместе с коляской пробежала прямо через лужу. Брызги так и полетели в разные стороны. Петра завизжала от восторга.

— Исе! Исе луза!

Сбоку от дома красовалась другая лужа, и я послушно пробежала через нее, а затем и через третью. К тому времени как мы добрались до грядок с петрушкой, я задыхалась от смеха, промокла и замерзла, так что дом, набитый камерами и дурацкой техникой, манил по крайней мере сухостью и теплом. На улице ночные страхи казались не просто смешными, а даже глупыми.

— Луза! — заливалась смехом Петра, подпрыгивая в коляске.

Я с улыбкой покачала головой:

— Нет, дорогая, на сегодня хватит. Смотри, я вся мокрая.

Я подошла ближе и указала на свои промокшие джинсы. Малышка вновь засмеялась.

— Оэн мока!

Оэн. Петра впервые попыталась произнести мое имя, и у меня защемило сердце от любви и грусти — как много я не могла ей рассказать!

— Да, Роуэн мокрая, — сказала я, проглотив ком в горле, и невольно улыбнулась.

Разворачивая коляску по направлению к дому, я обнаружила, что мы дошли почти до ядовитого сада. Оглянувшись на него через плечо, я начала толкать коляску по мощеной дорожке и вдруг резко остановилась. Что-то не так. Чего-то не хватает. Я долго не могла понять, в чем дело, и наконец сообразила: веревка, которой я завязала калитку, пропала.

Не обращая внимания на Петру, требующую новых луж, я поставила коляску на тормоз и побежала к железной калитке, той самой, на фоне которой гордо позировал когда-то доктор Грант. Я прекрасно помнила, что завязала веревку на крепкий узел, находившийся слишком высоко, чтобы до него могли дотянуться дети.

Толстая белая веревка пропала. Не просто развязана и отброшена в сторону, а бесследно исчезла. Кто-то свел все мои старания на нет. Кто и зачем?

Этот вопрос не давал мне покоя, пока я, запыхавшись, бежала к Петре, и всю обратную дорогу.