Поворот ключа

Нет-нет и бросал он взгляд скользящий на штуку свою, часики, что ли, и всякий раз сердце его как бы чуть поворачивалось и, словно б заливаясь горячим маслом, сладковато ныло: да уж что хитрить, на диво вещица вышла, ох, все ж не заносись, не будь ты кашей гречневой, что сама себя хвалит, но и прибедняться тоже не стоит, надо сказать прямо — так, мол, и так, а это не вещица — заглядение, даже глазу постороннему видно, что она словно б птица чужедальняя, редчайшая, что жаром пышет, а в руки не дается, и довольно-таки странно видеть ее здесь, рядом со стульями привычными, подарками казенными, книжной полкой немудрящей, ох, и не здесь бы ей место, так-то говоря, среди шума, толкотни, гогота, веселья.

Нет, не зря потратил Павел Иванович эти годы, помнил все время ту ночь, когда впервые увидел штуку эту целиком, разом. Как он однажды понадеялся, так и вышло — теперь не очень-то и сразу шар земной остановится, не очень-то и сразу солнце погаснет, и мир будет бессолнечным — он, Павел Иванович Казанцев, сделал все что мог.

И то сказать, братцы, вещи-то все в комнате привычные, стол праздничный — дело, конечно, хорошее, но разве не видели вы таких столов, все-то вы видели, братцы, и по многу раз, а вот такую вещицу, какую сделал, например, Павел Иванович, никто из вас не видел и помимо как здесь нигде более не увидит.

Нет, не зря терпел, а вы-то поди считали, что Павел Иванович так себе, чудачок — ушами машет, а, видать, был в нем некий стерженек, вот и сумел Павел Иванович дотерпеть до дня такого.

Вот ведь в чем все дело — время пришло с вещицей расстаться. Да, именно так — время положенное настало. А потому что не для себя варганил эту вещицу, нет, для всех людей. А если для всех, то мог ли он держать эту вещь в сарае, уже готовую к работе на все времена. Да как же можно! Совершенно не можно. И не случись сегодня праздника, ждал бы другого какого дня значительного, но все равно вещицу из рук выпустил бы непременно. Потому что делал не для себя.

И вот награда, вот она, удача веселая, не какой-нибудь иной день подплыл, а именно свадьба девочки, которая выросла на глазах Павла Ивановича, и нет лучшего дня для передачи этой вещицы, как к нет лучшего дома для расположения ее.

Потому что люди здесь живут довольно-таки душе близкие, да и человек, который имел к вещице кой-какое отношение, по соседству пребывает, так что вещица может спокойно исполнять свое дело, как и Павел Иванович может безоглядно теперь веселиться.

12

Петру Андреевичу сейчас нравилось все: и столы, установленные в виде буквы Т, и посуда, и цветы — сирень, розы и нарциссы, — и всеобщее оживление, и то, что все любят молодоженов, всего же больше нравилась Петру Андреевичу близость праздника в душе собственной.

Странно ведь как устроен человек: еще два часа назад во Дворце Петра Андреевича все раздражало: ожидание, суета, опасения родственников, что вот что-то может случиться. Ждали час, не меньше, и смысл торжества сводился к тому, понимал Петр Андреевич, что нужно доказать себе и друзьям, что мы ничем не хуже других, что торжества такие устраиваются, без сомнения, для невесты: подруги незамужние должны пышности этой позавидовать и унизиться собственным незамужеством, подруги замужние должны хоть на мгновение подумать, что у нее, у Тани то есть, все будет, может, не так, как у нас, может, жить будут дружно, в любви что называется, — и снова-таки позавидовать еще возможному счастью невесты.

Раздражала Петра Андреевича и пышность Дворца, и торжественная музыка, и усталый, но пытающийся быть бодрым и оттого фальшивый голос полной женщины, поздравившей молодоженов. Особенно раздражало Петра Андреевича собственное положение: с одной стороны, он с удовольствием сбежал бы с этого фарса, но неудобно перед братом, с другой же стороны — что может быть хуже чувства, что ты всем здесь чужой человек. Выходя из Дворца, Петр Андреевич знал, что придется запастись терпением и досидеть на свадьбе до конца, показывая, что весел и доброжелателен, что хмелен без вина и счастлив без причины.

Но когда сели в машины и машины тронулись, неожиданно стронулось что-то в душе Петра Андреевича, тихо зазвенело что-то, и пропал звон, и снова тишина, а потом снова зазвенело — неясная зыбкая мелодия какая-то, и Петр Андреевич всю дорогу молчал, чтоб не мешать мелодии обволакивать его. Уже подъезжая к Фонареву, он знал, что это радость, предсчастье, ожидание близкого праздника. Так в детстве — последний урок кончился, ты свободен, тебя не ждет нахлобучка за тройки и четверки, а впереди зимние каникулы, и это бесконечный праздник — это звон коньков, сиянье льда, сверкание звезд на верхушках елок, это смех Деда Мороза, беспрерывные воздушные шары.

Петр Андреевич испугался этой мелодии, потому что знал, чем кончается для него всякий праздник, но заглушить свою радость уже не мог. Рядом с ним в машине сидел брат Костя, и Петр Андреевич сказал:

— Все хорошо, Костя?

Тот удивленно посмотрел на Петра Андреевича и ответил:

— Да, Петр, все хорошо.