Поворот Колеса

В эту ночь он чувствовал, что весь мир пост вокруг него и что звезды висят совсем рядом, ласково подмигивая. Мир, казалось, балансировал в неустойчивом равновесии, и любой исход был одновременно прекрасен и страшен. В нем словно ожила расплавленная кровь дракона Игьярика, распахнув его бездонному небу, наполняя его пульсом земли.

Он пробежал через лагерь, едва обратив внимание на ночную жизнь, окружавшую его, не слыша ни поднимавшихся в песнях голосов, ни смеха, ни споров, не видя ничего, кроме вьющейся между палатками и маленькими стоянками тропинки, ведущей к его собственному шатру.

На счастье Саймона, Бинабика в палатке не было. Он ни на мгновение не задумался, что делать, если вдруг маленький человек будет ждать его — возможно он и смог бы объяснить, зачем ему нужен меч, но уж конечно не сумел бы оставить записку. Непослушными от спешки пальцами он перетряс палатку в поисках чего-нибудь, на чем можно писать. Наконец ему под руку попался один из свитков, принесенных Бинабиком из пещеры Укекука. Кусочком угля, найденным в остывшем очаге, он старательно нацарапал свое послание на задней стороне овечьей кожи.

«Миримель ушла и я ушол за ней, написал он, высунув кончик языка. Все будет хорошо. Скажи принцу Джошуа что я извеняюс но я должен уходить. Я приведу ее назад когда смагу. Скажи Джошуа я плохой рыцарь но я старшее делать как лучше. Твой друг Саймон. Он мгновение подумал и добавил: Можеш взять мои вещи если я не вернус. Извени.»

Он оставил записку на свернутой постели Бинабика, схватил свой меч, ножны и несколько других необходимых вещей и покинул палатку. В дверях он задержался на мгновение, вспомнив о мешке со своими драгоценными сокровищами — Белой стрелой и зеркалом Джирики. Он повернулся и пошел взять его, хотя каждое мгновение, которое он заставлял ее ждать — она будет ждать, должна ждать — казалось ему часом. Саймон написал Бинабику, что тролль может взять их, но сейчас он вспомнил слова Мириамели. Стрела и зеркало были вверены ему, это был знак обещания. Он не мог отдать их, так же, как он не мог отдать свое имя, а времени на то, чтобы решить, какие вещи он спокойно может оставить, уже не было. Он запретил себе думать, потому что знал, что может потерять мужество.

Мы будем вместе. Только вдвоем, все время думал он в удивлении. Я буду ее защитником.

Ему потребовалось некоторое время, показавшееся мучительно долгим, чтобы найти мешок там, где он спрятал его, в ямке под куском дерна. С мешком и ножнами под мышкой и потрепанным седлом на плече — он поморщился от шума, производимого пряжками сбруи, — так быстро как только мог, он побежал через лагерь, туда, где были привязаны лошади, туда, где — как он молился — ждала его Мириамель.

Она была там. Увидев, как принцесса нетерпеливо расхаживает взад-вперед, он ощутил мгновенное головокружение. Она ждала его!

— Поторопись, Саймон, ночь уходит! — Мириамель, казалось, совершенно не ощущала его восторга, а только отчаянное стремление немедленно двинуться в путь.

Оседлав Домой и запихав скудные пожитки Саймона в седельные сумки, они вскоре уже вели лошадей к вершине горы, двигаясь по сырой траве бесшумно, как духи или привидения. Один раз они обернулись, чтобы бросить последний взгляд на лоскутное одеяло оранжевых огней, разбросанных по темной долине.

— Смотри! — сказал ошеломленный Саймон. — Вон там! Это не костер. — Он показал на волну оранжево-красного пламени в середине лагеря. — Чья-то палатка загорелась.

— Надеюсь, все обойдется, но это по крайней мере отвлечет их, пока мы не уедем, — мрачно сказала Мириамель. — Нам пора, Саймон.

Переходя от слов к делу, она ловко вскочила в седло — под ее тяжелым плащом снова были брюки и мужская рубашка — и поскакала к противоположной стороне горы.

Он еще раз посмотрел на далекие огни и послал Домой вслед за принцессой — в тень, которую не могла развеять даже появившаяся луна.

11. СЛЕЗЫ И ДЫМ

Тиамака угнетали пустые безлесные равнины Верхних Тритингов. Кванитупул тоже был странным местом, но там вранн бывал с детства; полуразрушенные дома и вездесущие каналы чем-то напоминали ему родные болота. Даже Пирруин, где он проводил время своего одинокого изгнания, был так полон узеньких улочек, загадочно темных тайников и соленого запаха моря, что Тиамак вполне мог жить там, несмотря на безумную тоску по дому. Но здесь, в степях, он чувствовал себя абсолютно незащищенным и бесприютным. Это было неприятное ощущение.