Поворот Колеса

— Как я найду армию перемешанных степняков и жителей камней, с предводительством древнего героя из легенд и однорукого принца? Я думаю, в этом не будет задачи великой трудности.

Джошуа облегченно улыбнулся.

— Думаю, ты прав. До свидания, Бинабик. — Он поднял руку, на мгновение обнажив наручник Элиаса, который принц носил как напоминание о своем заключении и долге, который когда-нибудь заплатит его брат.

— Прощайте, Джошуа и Изгримнур. Пожалуйста, передавайте это также всем остальным от меня. Я не имел бы возможности перенести прощание со всеми. — Он наклонился, чтобы шепнуть что-то терпеливо ждущей волчице, а потом повернулся к ним. — В горах мы говариваем так: «Иньи коку на сиккаса мин так» — «когда мы будем встречаться снова, солнце будет в небе». — Он обеими руками вцепился в шерсть на загривке волчицы. — Хиник, Кантака. Ищи Саймона. Хиник умму!

Волчица поскакала вверх по мокрому склону. Бинабик раскачивался на ее широкой спине, но сидел очень прямо. Изгримнур и Джошуа смотрели им вслед, пока странный всадник и его еще более странный конь не взобрались на гребень холма и не исчезли из виду.

— Боюсь, я никогда больше не увижу их, — сказал Джошуа. — Мне холодно, Изгримнур.

Герцог положил руку на плечо принца. Ему и самому было не особенно тепло и не особенно весело.

— Пошли в лагерь. У нас около тысячи людей, которых мы должны заставить двигаться к тому времени, когда солнце поднимется над вершинами холмов.

Джошуа кивнул:

— Ты прав. Пойдем.

Они повернулись и пошли по собственным следам на мокрой траве.

3. ТЫСЯЧИ ЛИСТЬЕВ, ТЫСЯЧИ ТЕНЕЙ

Мириамель и Саймон провели первую неделю после бегства из лагеря Джошуа в Альдхорте. Путешествие было медленным и чрезвычайно трудным, но Мириамель, задолго до того как пуститься в путь, решила, что лучше потерять время, чем быть пойманной. День за днем они продирались сквозь густой лес и перепутанную молодую поросль, под нескончаемое ворчание Саймона. Они вели лошадей в поводу куда чаще, чем ехали верхом.

— Лучше уж радуйся, — сказала она ему однажды, когда они отдыхали на полянке, прислонясь к стволу старого дуба. — По крайней мере, несколько дней мы будем видеть солнце. Когда выйдем из леса, снова придется ехать по ночам.

— Если бы мы ехали ночью, мне, по крайней мере, не видны были бы эти проклятые колючки, которые уже всю кожу с меня содрали, — сердито сказал Саймон, потирая ободранные колени.

Мириамель обнаружила, что любое дело приносит ей некоторое облегчение. Ощущение беспомощного ужаса, которое не отпускало ее уже много недель, ушло, и теперь она снова могла глядеть на мир открытыми глазами, ясно видеть все вокруг и даже радоваться тому, что Саймон с ней.

Она действительно радовалась его присутствию — иногда ей даже хотелось радоваться этому не так сильно. Трудно было избавиться от чувства, что она каким-то образом обманывает его. И дело было не только в том, что она не могла открыть ему истинную причину своего бегства от дядюшки Джошуа и путешествия в Хейхолт. Она чувствовала себя не полностью чистой — и не знала, достойна ли теперь чьей-нибудь дружбы.

Это Аспитис, думала она. Он сделал это со мной. До встречи с ним я была так чиста, как только можно желать.

Но действительно ли это было так? Граф ничего не делал против ее желания. Она сама позволила ему делать то, что он хотел. В некотором роде она даже поощряла его. Позднее она поняла, что Аспитис — настоящее чудовище, но в ее постели он оказался в точности так же, как большинство мужчин оказываются в постели своих возлюбленных. Он не заставлял ее впускать его, и если то, что произошло между ними, было позором, Мириамель была виновата в этом ничуть не меньше, чем он.

А что же тогда с Саймоном? Теперь он был уже не мальчиком, а мужчиной, и что-то в ней боялось этого превращения — как боялось бы любого мужчины. Но, думала она, в нем была какая-то странная невинность. В искренних попытках вести себя так, как следует, в плохо скрытой боли, которую он испытывал, когда она была резка с ним, — он все еще оставался почти ребенком. А хуже всего было то, что в своем безмерном восхищении ею он даже не подозревал, чем она была на самом деле. И чем добрее он был к ней, чем с большим пылом высказывал неловкие комплименты — тем больше Мириамель сердилась на него. Ей казалось, что он нарочно не желает ничего видеть.

Все это было ужасно. К счастью, Саймон, казалось, понимал, что его восхищение было почему-то неприятно ей, и снова перешел к насмешливой легкой манере общения, которая гораздо больше устраивала принцессу. Когда, находясь возле пего, она могла не задумываться о своих чувствах к нему, она видела в нем хорошего спутника.