Поворот судьбы

— И сотни людей замерзли. В живых никого не осталось. Только одна женщина, но она умерла в прошлом году, — продолжала Тиан.

— Мои прадедушка и прабабушка были на этом корабле, на самой нижней палубе, там, где располагались места для бедных, — нараспев, словно рассказывая стихотворение, произнесла Конни. — Его звали Генри Джидлоу, а ее Констанс Лайт Джидлоу.

— Как красиво, — вымолвила Тиан.

— Да. Они находились там со своими сыновьями Патриком, Майклом, дочерью Бриджит…

— Без Бриджит никуда, — проговорил я, обращаясь к Тиан.

— Помолчи, — укоризненно сказала она.

— И с дочерью Мивой, — продолжила Конни. — Мива подружилась с молодым человеком, у которого тоже была фамилия Джидлоу. Он не был ее родственником, может, очень дальним. Они поженились, когда пересекали океан…

— Но как они могли пожениться?

— Их повенчал священник, который был на «Титанике».

— Он выжил?

— Священник? На корабле было несколько священнослужителей.

— Нет, отец… Ладно, я не запомнил. Конни, но ведь они не поженились по-настоящему?

Даже не знаю, почему мне пришло это в голову. Наверное, что-то в тоне Конни насторожило меня.

— Ну, как раз с точки зрения «по-настоящему» или нет, они были женаты.

— И муж Мивы…

— Он погиб, как и было, суждено любому честному и благородному мужчине в ту ужасную ночь.

— Но она жива? — с мольбой в голосе спросила Тиан. Я заметил, что когда ее что-то увлекало, она начинала несколько небрежно относиться к таким грамматическим мелочам, как правильное употребление времен.

— Да, она выжила. Она и была моей бабушкой, — ответила Конни. — Мива Джидлоу Джидлоу. Она любила говорить, что похожа на Элеонору Рузвельт. Когда та вышла замуж, ей не пришлось менять монограммы на постельном белье, хотя у моей бабушки и постельного белья-то не было, чтобы об этом беспокоиться.

Тиан и я спросили почти одновременно:

— Почему?

— Девичья фамилия Элеоноры была Рузвельт. Это же фамилия великого американского реформатора! Она была больше президентом, чем он. Миссис Рузвельт говорила: «Я — это ноги моего мужа». Чему они вас в школе учат? Она была дальней родственницей Франклина Делано.

— Но все равно не сходится! — внезапно начала возражать Тиан.

— Что?

— Это не тридцать лет назад! Это же получается семьдесят лет назад. Девяносто лет назад.

— Но я не сказала, что была на «Титанике». И я не говорила, что это был последний раз, когда я побывала в Ирландии.

— Значит, вы возвращались туда? — Да.

— На каникулы? — предположила Тиан.

— Нет, чтобы привезти сестер моей бабушки. Они были очень пожилыми женщинами. Я сделала это со своим мужем.

— Его звали Глисоном?

— Да, и, кроме имени, достоинств у него не было. За душой один гребешок для волос. Беспробудный пьяница. Надо было мне взять свою фамилию.

— Но так не принято было в ваше время, — напомнил я.

— Моя девичья фамилия? Мне она больше нравилась. Потому что напоминала о лучших временах, о лучших людях. И она избавила бы меня от воспоминаний о Глисоне. Кто знает, что с ним сейчас. Упокой, Господи, его душу, если он уже умер.

— Конни, он вряд ли умер. Ты слишком молода для мамы Кейси, а тем более для того, чтобы стать бабушкой.

— Ну, мы начинали пораньше вашего.

Разговор становился все интереснее, и у меня не было оснований портить его, но я все равно сказал:

— Вернемся к тонущему кораблю. По рассказу Кейси, ты и осталась единственной, кто выжил, потому что твой отец удерживал тебя над ледяной водой.

Очевидно, все сказанное мной звучало довольно грубо. Но в пятнадцать — это некая мода. Ты просто обязан быть грубым и бестактным, когда тебе пятнадцать. Я еще не встречал хотя бы одного пятнадцатилетнего мальчика, который сам не нарывался бы на неприятности. Я виноват. В конце концов, Конни была единственной из моих знакомых, кто имел отношение к истории «Титаника». Она могла рассчитывать на уважение.

— О, тебе хочется испортить мою историю, Габриэль, — отругала меня Конни.

— Но это сказка! — стал оправдываться я. — Конни, это как легенда. Я думаю, что в жизни все было не так драматично.

— Не надо грубить. Только благодаря таким историям мы знаем себя и свое прошлое. И потом, а что может быть драматичнее? Разве твои бабушка и дедушка не вспоминают концлагерь?

Я все равно не мог успокоиться. Я знал, что злюсь не на Конни. Через три дня я поведу эту девушку, касаясь ее легко и непринужденно, как и положено джентльмену, на бал. Я буду очень стараться не спотыкаться (моя мама провела со мной ускоренный курс танцевального мастерства). А через десять дней она уедет. Ба-бах! «Пока, Гейб». Домой, где будут устраивать вечеринки в ресторанах. Чтобы стать доктором. Чтобы выйти замуж за какого-нибудь паренька, который уедет в Йель из Бангкока, а потом, может, мы встретимся, и она напряженно будет вспоминать меня. Я со злостью выдвинул стул из-за стола и плюхнулся на него. В этот момент на пороге появились они — моя мама и Кейси.

Они стояли бок о бок. Ничего не говоря.